"Так и живем: играем свадьбу на фоне взрыва"

14 февраля на Берлинском фестивале покажут единственный конкурсный фильм из России — "В субботу" Александра Миндадзе. "Огонек" поговорил с режиссером накануне мировой премьеры фильма

Фильм Александра Миндадзе выходит в год 25-летия со дня трагедии на Чернобыльской АЭС. Инструктор горкома, молодой коммунист, еще ночью узнает о взрыве на станции, но ему запрещено об этом рассказывать. Он пытается уговорить свою девушку бежать из Припяти, однако стечение обстоятельств не дает им этого сделать. В результате герои попадают из огня да в полымя: оказываются на свадьбе общего друга, где люди, еще ничего не знающие о трагедии, продолжают веселиться.

— О Чернобыле, если я не ошибаюсь, вообще нет ни одного художественного фильма?

— Был один, снятый на киностудии Довженко в начале 90-х, его мало кто помнит. Между тем история очень актуальна психологически. Мы все живем в состоянии постоянного кризиса, с внутренним предчувствием беды. Но, однако, наш организм как-то к этому приспосабливается. И мы все время цепляемся за жизнь, мы хотим радоваться каждую минуту, несмотря на то что она может оказаться последней. Это у человека в крови. Мы привыкли искать лучшее в худшем. В этом смысле ситуация, когда молодые люди, живущие в Припяти, где только что случилась трагедия, продолжают веселиться, является метафорой всего человеческого существования. Мне было важно показать ощущение человека, который, несмотря на все вызовы современности, продолжает жить, радоваться мелочам, и эта жизнь все равно кажется ему прекрасной.

— Теперь понятно, почему свадьба занимает в фильме почти 85 процентов экранного времени.

— Именно. 15 процентов — взрыв, это пружина действий; 85 процентов — карнавал. Собственно, мы все так и живем: играем свадьбу на фоне взрыва. Общество потребления веселится на пороховой бочке, по сути. Нас взрывают, нас пугают кризисами, а мы все равно ищем развлечений и забытья. А что нам еще делать?

— Этот ход действует совершенно завораживающе: мы понимаем, что все эти люди, которые веселятся, так или иначе обречены. Как вы считаете: ваши герои обречены или они спасутся?

— Как сценарист и режиссер я не хотел бы давать однозначного ответа. Меня подмывало дать в конце титры, как это принято, что такой-то умер, такой-то попал в автокатастрофу, такой-то жив до сих пор и работает охранником в филармонии... Но решил обойтись без послесловий. Мне важно было оставить героев в том состоянии, в котором они показаны. Финальная сцена, когда они проплывают мимо разрушенного реактора, в двух шагах от него, она дает, конечно, очень печальный прогноз с большой степенью вероятности. Но опять же, я оставил это право за зрителем — решать, что потом стало с героями. С одной стороны, финал реалистичный, с другой — он еще и усилен эмоциональным восприятием самого героя. Тут возможны все-таки разные трактовки. Я не ставил бы точки.

— На каком фактическом материале вы основывались? Ведь не придумали же вы эту историю о свадьбе, которую отмечают в припятском ресторане?

— Лично меня новость о Чернобыле застала на крыше: шли финальные съемки фильма "Плюмбум". Я помню, как мы пили красное вино и даже опасались чего-то, но степени опасности не осознавали, точно так же как и герои фильма. Я стремился передать не наше сегодняшнее знание о трагедии и не нашу сегодняшнюю готовность к трагедиям, а тогдашнее отношение людей к случившемуся. Оно в большой степени сюрреалистично. Спустя год после аварии, в 1987-м, мы в Киеве снимали фильм "Слуга" с Олегом Борисовым, ходили по этой траве. Понимали, что опасно, но шутили: мы были увлечены съемками и никто не паниковал, или не подавал виду, по крайней мере.

С другой стороны, мы, конечно, основывались на реальных воспоминаниях людей, которые жили в Припяти. Свидетельства ее бывших жителей мы начали собирать пять лет назад: кто-то в это время выходил замуж, кто-то в тот день загорал на крыше, безмятежно отдыхал...

— А что такое был город Припять? Это ведь был нетипичный советский город, скорее, город-сад...

— Конечно. Привилегированный город. Очень чистенький, очень молодой. С улучшенным снабжением. Было много предложений об обмене квартир на Припять. Образцовый, можно сказать, город. Есть удивительный факт: в день катастрофы, 26 апреля, в городе было назначено 16 свадеб.

— Ваш герой, инструктор горкома,— посредник между властью и народом. А первые 15 минут мы видим катастрофу глазами советских руководителей среднего звена. И эти интонации, особенно вот это номенклатурное "кууууда?!" — когда перед носом инструктора закрывают дверь горкомовского рафика: не по чину, не положено инструктору садиться в одну машину с секретарями.

— Это "кууууда" я даже потом доозвучивал, специально подчеркивая интонацию. Но ведь на самом деле в ночь катастрофы и наутро было массовое бегство партийных работников из Припяти, а впоследствии и из Киева, в первых числах мая. На вокзале был какой-то невиданный исход, уезжали чуть ли не на крышах вагонов. Я читал воспоминания, в том числе милиционеров, которые дежурили на вокзале у кассы для партийных работников. Молодое же поколение, напротив, это воспринимало как вызов, как испытание, как проверку на мужество. Они относились к этому как к собственной Куликовской битве: их же воспитывали в готовности совершить свой подвиг ради других.

— А почему в фильме нет сцен массового бегства?

— А потому что никто из простых людей и не бежал, особенно в первые дни. Они или не знали, или думали, что пронесет. Если говорить опять же об исторической правде, там же, на АЭС, и до того бывали какие-то нештатные ситуации. И реакция в первые часы была такая: "Ааа, атомщики опять набедокурили". Они привыкли. Но даже когда стало ясно, что случилось что-то неординарное, все равно бегства не было. Эвакуация началась только на второй день, 27 апреля, но и она не носила характер бегства. Еще и потому, что это не могло уместиться в сознании советских людей — что атомный реактор может взорваться. "Такого не может быть" — вот обычная реакция. Есть история об одном партийном руководителе, который приехал разбираться на станцию: ему докладывают — взрыв; показывают обожженных людей. Он отвечает: нет, этого не может быть. Не верю. Возле станции валялся графит — то, что вылетело из реактора. Он продолжал не верить. Это был полный психологический ступор. Их всех словно заклинило. Вдобавок Москва на проводе, которая постоянно требовала, чтобы без паники, без истерики... Но ступор был и у простых граждан, у тех же ликвидаторов. Были случаи, например, когда пьяные солдаты спали возле реактора; там же пили водку, устраивали гулянья под луной. Завязывались невероятные любовные истории. Такое ощущение, что люди даже испытывали какой-то подъем, встретившись, наконец, с реальной, а не мифической, пропагандистской угрозой.

В женском общежитии в Припяти все кровати фонили — потому что этих женщин регулярно навещали ликвидаторы. Там царила атмосфера какого-то гибельного восторга.

— Нет ли у вас обычных в таких случаях опасений, что этот фильм не поймут в Европе, на фестивале?

— Конечно, есть. Хотя Германия даже взяла в прокат эту картину. В России его тоже будут показывать, в том числе и по телевидению, в апреле. Да, западные люди могут не понять, что такое по-нашему "рассвет жизни во мраке". Но я надеюсь, что эмоционально их все равно должно пробить.

Беседовал Андрей Архангельский