В одной из немногочисленных аудиторий Москвы, оснащенных системой долби-стерео ("музейный" зал #5 в Киноцентре на Красной Пресне), состоялся пресс-просмотр фильма Сергея Бодрова "Кавказский пленник". Официальная премьера картины пока не объявлена: у фильма есть шанс оказаться на Каннском фестивале, условием которого является представление идеально свежих, не побывавших в прокате картин. Окончательный каннский список станет известен только через три недели, но то, что фильм выйдет в американский прокат, решено твердо.
Идея экранизировать кавказский цикл Толстого столь актуальна, что назвавший свой фильм "Кавказский пленник" Сергей Бодров даже расплывчатое "по мотивам" тактично выпустил. Имя писателя в титрах не возникает вообще, но, хотя "Кавказских пленников" в русской литературе было еще два, именно толстовская интонация взята авторами картины за образец.
Собственно говоря, в фильме существует попытка экранизировать не столько историю, сколько мысль — глобальную толстовскую идею о войне и мире, сфокусированную на крошечной территории аула Рич в четырех часах пешего хода от дагестано-чеченской границы.
Кавказ представлен на экране метафизическими пейзажами (оператор Павел Лебешев), первозданной простотой быта, смешением христианских и мусульманских наречий — слышен русский, грузинский, азербайджанский, турецкий, аварский, лезгинский язык. О смысле, точнее, цели войны ни на одном из них не говорится ни разу. Война России с Кавказом существует здесь столь же вне времени, вне причин и следствий, как и среда, в которую погружен сюжет.
Из двух русских военных, попавших в плен, для одного — старшего — такая точка зрения абсолютно естественна; другой демонстрирует наивное изумление перед происходящим. Второго играет сын режиссера Сергей Бодров-младший (не профессиональный актер, а искусствовед с дипломом по венецианской живописи), первого — Олег Меньшиков. И, кажется, пригласив его на роль, авторы изначально спутали свои карты. Актер, вызывающий симпатию публики вне зависимости от того, что играет, здесь к тому же должен играть артистизм.
Он артистично с кандалами на ногах танцует кавказский танец, артистично готовится к побегу под Let my people go, летящую из транзистора, артистично издевается над калекой, потерявшим язык, артистично убивает (камнем по голове, заточкой в сердце) и так же принимает смерть (кинжалом в горло). Диалоги между пленниками — о пытках, убийстве, отрезанных яйцах и прочих ужасах, явно придумывавшиеся не без оглядки на пассажи из "Бешеных псов" и "Бульварного чтива" (недаром по ТВ-6 Сергей Бодров-старший битый час рассказывал, как он в Америке дружит с Тарантино) идут под оглушительный хохот публики.
И, как ни покажется странным, именно эти отступления от высот философской притчи, лишая фильм литературности, делают так, что (при всех просчетах, а иногда и откровенной пошлости, как-то явления убиенного Меньшикова Бодрову-сыну) его можно смотреть серьезно.
Мысль о бесчеловечности, а потому недопустимости происходящего на фоне этих великих гор незаметно теснится другой, столь же нехитрой: так будет происходить всегда — слишком сильна тяга к насилию с обеих сторон. Единоличный акт милосердия (по толстовской логике значащий очень много) здесь не решает почти ничего: в момент, когда старик-кавказец отпускает пленника, мимо них цитатой из Копполы летят вертолеты — бомбить село, где осталась дочь старика, полюбившая и спасшая юношу.
Для фильма, собирающегося после Канн выйти в американский прокат, такой финал не только эффектен, но и стратегически правилен. (Кстати, именно автор "Апокалипсиса сегодня" будет в этом году председателем каннского жюри.) Для российского проката — о котором речь тоже идет, правда, менее вдохновенно — актуален настолько, что эффект и стратегия отходят на второй план.
ЛАРИСА Ъ-ЮСИПОВА