На днях во французский парламент был подан законопроект, по которому все фотографии людей, подвергшиеся компьютерной ретуши — будь то в прессе, в рекламе или даже просто художественные работы,— должны в обязательном порядке сопровождаться соответствующей пометкой. Чтобы не плодить у публики, особенно потенциальных жертв анорексии, лишних комплексов. Если закон, который уже окрестили "законом Photoshop", примут, то с нарушителей будет взыскиваться штраф в 37,5 тысячи евро. Правда, шансы на это невелики: слишком поверхностной выглядит эта мера и слишком большой шум поднялся в СМИ. Но инициатива показательна, как и реакции на нее. Пусть в эффективность простой пометки никто не верит — очевидно, что между "идеальным" образом и реальностью в общественном сознании уже пролегла пропасть.
Правда — в мелочах
Не так давно журнал Elle, выступающий не столько пионером революционных идей, сколько проводником существующих тенденций, выпустил номер со специальной вкладкой "Звезды без грима": 16 черно-белых фотографий актрис и топ-моделей (Софи Марсо, Кьяра Мастроянни, Ева Герцигова и еще с десяток других) без косметики. Снимки, правда, авторства Питера Линдберга, но зато принципиально без ретуши.
Эта антитеза "отфотошопленного" и "настоящего" — еще одна грань противостояния, которое залегает глубоко в сознании французов: между стандартным и уникальным. Последнее обладает безусловным приоритетом. Во Франции не бывает, чтобы один за всех и все за одного: только каждый за себя. По крайней мере, в эстетическом отношении.
Всякий раз, проходя мимо какого-нибудь вопиющего предмета одежды в витрине, я ловлю себя на мысли: как бы несуразно он ни смотрелся, его непременно кто-нибудь купит и будет гордо носить. Одевается ли народ в скромно-обаятельном 16-м округе или на монмартровской барахолке, оригинальность ценится больше, чем расплывчатая гламурность.
— Мода выходит из моды,— говаривала Коко Шанель.— Стиль — никогда.
Стремление к неповторимости вкупе с абсолютизацией детали — то, на чем во Франции держится дух оформительства. О витрине ли речь, о сервировке, об отделке жилья или о себе, любимом,— все на алтарь уникальности, правда — в мелочах. Если она выходит слегка инфернальной, то тем лучше.
— Само слово "шик" пришло из живописи: оно обозначало рисунок, сделанный влегкую, спонтанно, одним уверенным взмахом кисти,— рассказывает историк моды Фарид Шенун.— В эпоху Второй империи эта идея "импровизированной элегантности" перекочевала в сферу моды. Это выражение глубокой убежденности французов в том, что в стилистическом плане последнее слово принадлежит человеку, а не канону. Вспомните: Жан Кокто носил пиджак, отвернув манжеты. Стеганая куртка от Ив Сен-Лорана обошла все подиумы. "Шик" — начало индивидуализации. Это противоядие от конформизма, который навязывает мода.
Красота — не обязанность
В этой любви к индивидуальности следует искать причину специфического, по сравнению с Россией, отношения к красоте, которое бытует во Франции. Природные данные здесь не возводятся в абсолют: то, что недоработала природа, может компенсировать искусство. Естественность воспринимается без фатализма: не как приговор, а как точка отсчета. В России распространена психология "все или ничего". Либо красота есть, либо ее нет. Старость, как правило, знаменует собой конец красоты. Если, конечно, нет средств сломать природе хребет, тогда в дело идет тяжелая артиллерия в виде пластической хирургии. Во Франции к скальпелю и силикону, разумеется, тоже прибегают, но значительно реже, чем позволяет западный уровень жизни. Для сравнения, в 2008 году пластические операции в США сделали 8,5 млн человек, а во Франции всего 250 тысяч. Французы чаще стараются обыграть ситуацию, чем идти на радикальные меры, и к исходным данным подходят не воинственно, а творчески.
— Красота — это не обязанность, а одна из граней жизни. Это прежде всего легкость,— рассуждает в интервью газете "Фигаро" психиатр Вилли Пасини.— Можно приукрашивать реальность, чтобы сделать ее более приятной и нескучной, можно краситься, чтобы почувствовать себя другим человеком. Это, по сути, одно и то же.
Косметика, прическа, одежда, парфюмерия для француженки представляют собой палитру, гамму инструментов, позволяющих моделировать образ по настроению. Здесь нет "правильных" решений: основной критерий красоты — независимый вкус. Прямолинейное следование моде, копирование, слепое доверие к ярлыку, восприятие готовой модели как образца, а не как источника вдохновения,— все это противоречит французскому эстетическому чувству. В журналах и на страницах блогов процветают рубрики в духе "подмечено на улице", где размещают фотографии прохожих и устраивают разбор полетов. В большинстве своем то, как одета случайная модель, выглядит, по российским меркам, некрасиво: неброско, не подчеркнуто женственно, недорого... А главное, не укладывается ни в одну стандартную схему. С французской же точки зрения удачность костюма определяется исключительно наличием собственного стиля, умением выстраивать оригинальный образ. Поэтому во Франции обожают аксессуары (зимой, например, любая улица — цветник шарфов, и не найти двух повязанных одинаково), лихо комбинируют несочетаемые вещи — кожу с гипюром, роются в комиссионках, кладовых культового нынче винтажа, и вообще проявляют в манере одеваться легкомыслие, граничащее с абсурдом. Но это безалаберность в высшей степени продуманная и принципиальная.
Российские туристы, побывав в Париже, осыпают парижанок упреками, в которых похрустывают осколки разбитой мечты о "столице стиля": и одеты как серые мышки, и за собой не следят. Со своей стороны, французы отзываются о российских женщинах как об исключительно красивых, но довольно вульгарных. Во Франции не прощают две вещи: избыточности и однообразия.
— Шарм,— говорит Вилли Пасини,— это отпечаток личности и форма существования. Пластической хирургией этого не добьешься. В основе шарма чаще всего лежит физическое несовершенство. Смотрите, у Летиции Каста зубы неидеальной формы, а у Барбры Стрейзанд слишком длинный нос... Шарм — это искусство, которым владеешь безотчетно. Это личный опыт каждого. Как жизненный путь. Это дар, который нужно растить и воспитывать в себе всю жизнь.
Талант получать удовольствия
Французов к этому действительно приучают с детства. Подводят к мысли, что благополучная внешность и здоровье — капитал, который надо беречь и приумножать, а красота — прямой результат того, как человек выстраивает свою жизнь в целом. Насыщенна ли она, уравновешенна ли? Наполнена ли тем, что обозначается труднопереводимым словом bien-etre (буквально "быть хорошо")? Это шире, чем просто комфорт: bien-etre — совокупность элементов физической, психологической и эстетической гармонии. Она подразумевает грамотное обращение со своим телом (правильное питание, спорт и т. п.), сокращение стрессов, повышение в быту доли экологически чистых продуктов... А также позитивный настрой. Он вырабатывается не столько бодрым американским самовнушением, сколько разумным осмыслением, взвешиванием приоритетов. Вдобавок французам в высшей степени присуще качество, которое они называют savoir-vivre: вкус к жизни и отношение к ней почти как к ремеслу, в котором можно достичь совершенства. Поэтому они не жалеют времени на лишнюю прогулку, не угрызаются, что засиделись с друзьями за столом, и с упоением ходят на разные курсы, от кулинарии до фотографии. Из всех французских диет, которыми изобилует коллективная мифология — от сыра с вином до Мишеля Монтиньяка,— единственный, действительно распространенный в стране режим питания сводится к простой установке: ешь в удовольствие, но умеренно, и не забивай себе голову ерундой.
Исходя из принципа, что красота — это талант получать удовольствие от жизни, французское общество активно "инвестирует" — и сознательно, и интуитивно — в идею примирения с несовершенством. Глянцевые журналы заполняют развернутые статьи о триумфальной реабилитации "форм" и "округлостей". На телеканале M6, где самые рейтинговые ток-шоу, второй сезон подряд идет передача Belle toute nue ("Красива без одежды"), в которой закомплексованных девушек учат видеть в себе красавиц.
В полном расцвете сил
Отдельное место в этом букете позитива занимает возраст. В силу исторических обстоятельств "полный расцвет сил" во Франции сегодня приходится на шестой десяток. Поколение "за пятьдесят" занимает ключевые позиции и в политике (президент, премьер, министры, лидеры основных партий), и в бизнесе (главе медиахолдинга Lagardere Арно Лагардеру 48 лет, президенту атомной корпорации Areva Анн Ловержон — 49, президенту Danone Франку Рибу — 53 года), и в светской хронике. Пятый десяток неуклонно облекается некоторой гламурностью. Обложку одного из недавних номеров Elle украсила фотография актрисы Мишель Пфайффер; заголовок гласил: "В пятьдесят лет красивее, чем в двадцать". Иллюстрировать эту мысль, помимо прекрасной Мишель, были призваны Мадонна, Сеголен Руайяль и 52-летняя топ-модель Инес де ла Фрессанж, в прошлом позировавшая для национального символа красоты — Марианны. Впрочем, к этому списку можно добавить еще несколько имен, которые регулярно мелькают в прессе под рубрикой "красоты в возрасте": телеведущая Клер Шазаль, актрисы Софи Марсо, Моника Беллуччи, Фанни Ардан, Изабель Юппер, Жюльетт Бинош, Натали Бай...
— Я всегда считала и продолжаю считать, что француженки достигают расцвета красоты годам к сорока. У меня было именно так,— Жюльетт Бинош в каждом интервью, как только речь заходит о возрасте, проливает на сердца соотечественниц целительный бальзам.— Во Франции красота тоньше, а к старению относятся мудрее. В США принято считать, что красота — это молодость плюс большая грудь. Мы же убеждены, что красота — это прежде всего уход за собой, а не искусственные ухищрения. Ботокс старит! У женщин, накачанных силиконом, на лице написано, что они панически боятся состариться.
Стоит, впрочем, оговориться: деятельное присутствие 50- и 60-летних на социальной сцене во Франции так же, как и везде, свидетельствует о существовании диктата "вечной молодости". Что вполне естественно для поколения 1968 года — года студенческих волнений и сексуальной революции. Все, чья юность пришлась на это буйное время, усвоили принцип: от жизни нужно брать все, а жизнь принадлежит молодым. Сегодняшние 60-летние в культурном отношении ближе к 30-летним: слушают рок, носят джинсы, на работе ко всем обращаются на "ты". Принципиальная разница между теми, кто уже перевалил за рубеж пенсионного возраста, и теми, кто к нему лишь приближается, заключается в том, что последние больше пекутся о своей внешности, поскольку нынешнее общество не в пример более "визуально". На кабельных телеканалах, например, идут реалити-шоу, где смена имиджа — и соответственно новая жизнь — предлагается специально 50-летним. Новая же жизнь подразумевает капитальный ремонт, а не косметическую чистку. Одними инъекциями и подтяжками тут не отделаешься: на помощь приходят спорт, массаж, уход за кожей, натуральные продукты... Однако во Франции это не означает отказа стареть. Скорее, принимать жизнь — но как можно дольше.
— Если человек в старости "плохо сохраняется", значит, он не сумел адаптироваться к переменам,— говорит Оливье Ладусет, психиатр и геронтолог при больнице Сальпетриер.— Долгая жизнь — это на тридцать процентов генетика и на семьдесят — образ жизни. А лучший образ жизни — наслаждаться каждым днем.