Премьера кино
Завтра в прокат выходит тюремная драма Жака Одьяра "Пророк" (Un prophete), удостоенная гран-при Каннского кинофестиваля и выдвинутая на "Оскар" как лучший иностранный фильм. "Пророк" обстоятельно рассказывает о тюремной жизни как о питательной почве, в которой из правильно посаженного человеческого зернышка вырастает настоящий боец. Всего два с половиной часа отсидела в компании незаконопослушных героев, но значительно окрепла духом ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
Чтобы постичь, в чем заключается неочевидная занимательность довольно монотонного и визуально неброского "Пророка", нужно сделать над собой некое усилие. Вероятно, подобного рода усилие требуется человеку, которого закрывают на несколько лет, и он вынужден смириться с тем, что предстоящие годы он проведет вот так — однообразно, унизительно, тупо, скучно и на первый взгляд абсолютно бессмысленно. Но с другой стороны, садящийся за решетку получает шанс с особой остротой ощутить смысл жизни, который будет заключаться просто в том, чтобы выжить и по возможности не сойти с ума.
Основная мысль "Пророка" заключается в том, что если и можно выйти на какую-то свободу, то путь туда проходит тюремными коридорами, и чтобы прочесть и понять слово "Выход", надо сначала набегать по периметру карцера немало километров. Чему, собственно, и посвящает часть своего тюремного времени главный герой — 19-летний араб (Тахар Рахим), осужденный на шесть лет за нападение на полицейского и при всей своей кажущейся туповатости быстро понимающий, что отнятые тюремными старожилами кроссовки — это только легкая разминка перед тем, что ему предстоит, если он не проявит чудеса обучаемости. "Идея в том, чтобы выйти отсюда немного умнее",— скажет герою один из заключенных, обладатель небольшой полочки с книгами, за несколько секунд до того, как неграмотный араб зарежет его, вынув изо рта бритвенное лезвие, и таким образом сдаст свой первый тюремный экзамен. Дальше сообразительного арабского паренька ждут другие аналогичные задания от корсиканского крестного отца (Нильс Ареструп), занятого постоянным ксенофобским брюзжанием насчет грязных арабов, думающих не теми местами, которыми представляется правильным белому человеку.
Темы этнических разногласий и мусульманской экспансии Жак Одьяр касается как бы вскользь: религиозная ориентация главного героя так же туманна и непринципиальна, как и его представления о морали и как национальная идентичность аутсайдера, которого арабы считают членом корсиканской банды, но и корсиканцы своим до конца не признают. Кличка главного героя Пророк приблизительно объясняется тем, что по мере развития криминального таланта у него открываются также якобы некие профетические способности, на которых автор, однако, особо не заостряется. История про ангела, явившегося пророку Мухаммеду, и сопровождающий ее титр арабской вязью "Проповедуй" для Жака Одьяра не более чем декоративная виньетка, позволяющая хоть немного разнообразить визуальный ряд, в котором до этого титры просто называли имена тех или иных персонажей.
Периодические вылазки героя на волю, где, получив отпуск за хорошее поведение, он обтяпывает корсиканские делишки и наматывает себе новые сроки, только подчеркивают, что свобода все время как бы рядом, но в то же время остается неуловимой и иллюзорной. Все, что относится к внетюремному существованию, носит в "Пророке" оттенок какого-то неразборчивого сна. Вот скомканные пейзажи проносятся зеленоватой кашей за окном автомобиля, вот белый самолетик пересекает очерченный колючей проволокой прямоугольник неба над тюремным двором, а вот уже герой впервые в жизни летит на самолете, подвергшись в аэропорту примерно такому же осмотру, как в тюрьме (ну разве что здесь ему не заглядывают в задницу), и с детским недоверием к случившемуся с ним чуду пробует самолетную еду и напитки.
Самый же печальный и психологически точный эпизод, в котором режиссер максимально приближается к тому, чтобы заглянуть в непроницаемую душу Пророка,— когда, оказавшись на берегу моря, он задумчиво бродит по колено в воде, как бы не зная, что ему делать с этими несколькими свалившимися на него минутами свободы, непонятной, сомнительной и более опасной, чем ставшая для него родным домом тюрьма.