Музей вычислительной техники — может быть, последний из могикан — это школьный музей. В советское время их по школам было много, но все больше не про интересное, а про революционеров второго розлива. Наш школьный музей был посвящен матросу Дыбенко, тут уж и нечего прибавить. Эти институции исчезли, чего вообще-то жаль. Если судить по Англии, то качество колледжа определяется по музею.
Я вспомнил про Англию, когда меня встретил директор и основатель этого музея Дмитрий Михайлович Златопольский. Он представлял собой образцовый тип английского джентльмена — длинный, очень худой, с узким лицом и фигурой, изгибающейся в некое "среднее геометрическое" между знаками вопроса и восклицательным, что в принципе очень подходит учителю. Учителя всегда спрашивают с элементом восклицательного знака. В Дмитрии Михайловиче еще была специфическая меланхолия, которая свойственна джентльменам из романов Джона Ле Карре. Так, как будто учителем он стал после не вполне удачной разведывательной миссии, в романе "Шпион, выйди вон" есть такой персонаж. Хотя на самом деле он не шпион, а ученый из какого-то развалившегося советского "ящика". Видимо, существенной разницы между крахом имперской разведки и советской науки нет, по крайней мере во внешнем облике это не проявляется.
"Оказалось, что наука никому не нужна, и я пошел учителем. Все же это гимназия имени Ломоносова. Учитель математики. А примерно тогда же стали массово появляться компьютеры. И вдруг я понял, что сейчас все — линейки логарифмические, арифмометры, счеты, советские компьютеры — все очень скоро исчезнет. Я стал ходить по разным конторам и все это собирать. Кстати, куда ни приходил, мне везде говорили, что надо бы чуть раньше, только что все выкинули. Но кое-что собрать удалось" — Дмитрий Михайлович рассказывал мне это, а я двигался между старых счетов, больших калькуляторов, стопочек перфокарт, моточков перфоленты и странноватых результатов попыток построить советский персональный компьютер под названиями "Микроша", "Искра", "Корвет", "Контур", "Апогей". И то думал, как странно, что никто, кроме Дмитрия Михайловича, не догадался это собрать, то, наоборот, как странно, что это все не выбросили, а показывают детям.
Бывают такие музеи, экспонаты которых находятся в промежуточном состоянии между чем-то ценным и совсем мусором. Я раньше встречался с этим в основном в музеях археологических. Вам никогда не приходилось видеть собранные вместе находки с неолитической стоянки? Рыбья кость, которой древний человек пользовался то как иголочкой, то как рыболовным крючком, кремниевые ножи (это маленькие некрасивые камешки), обломки ручной керамики, о чудо! — кусочек древней костяной свистульки, свидетельствующий о том, что и тогда у людей были культурные потребности. Этим вещам несколько тысяч лет, они страшно ценные, но смотреть на них нет никаких сил.
Как выяснилось, вычислительная техника имеет много общего с подобными предметами.
Нет более жалкой вещи, чем большой советский калькулятор "Вега". Этот чудовищный размер, этот дизайн крупного чемодана с элегантными скосами и вырезами, этот крошечный выпуклый экранчик, эта фактура белой пластмассы, какая-то, как это называлось на уроках химии, "мылкая на ощупь", эта жирная пыль клавиатуры! Кажется, он стоит в переходе и просит на пропитание. И унылые цифры подаяний, спотыкаясь, бредут через подслеповатый дисплей. Просто горе что за вещь.
А "мышки"? Как меня расстроили "мышки"! Они там сложены в отдельную витрину, все старые, засаленные, с нездоровыми кругами грязи вокруг кнопочек, с запачканными серыми хвостиками. Они выглядят какими-то жертвами опытов по исследованию воздействия токсинов на мышиный организм. А ведь как хороши были когда-то, как элегантны, сначала такие рейганистские, прямоугольненькие, потом скругленные, от Билла Гейтса. Все миновало, молодость прошла.
Да, прошла, но вот арифмометр. Там, в музее, арифмометры "Феликс" — под этой маркой советская власть стала выпускать арифмометр Однера, чтобы обойти патент. Так вот тут это все как-то не так. Насколько ужасно смотрятся советские ламповые калькуляторы, настолько достойно выглядит этот арифмометр. Я бы сказал, роскошная какая-то вещь, вся такая черная, с золотыми цифрами, и еще сбоку ручка. Нет, правда, что-то вроде коллекционной модели паровоза.
А логарифмическая линейка? Ну ведь ювелирное изделие. Посмотрите на шрифт — как нарисовано! — на деления — какая тонкость линий! Да ладно линейка — а вычислитель Куммера? В этой вещи есть даже какая-то таинственность. Черные ряды, белые ряды, что-то куда-то перебегает, и отдельно еще палочка, которой надо куда-то вбок тыкать,— ну магия же. А круглая логарифмическая линейка? Она прекрасна, как карманный Breguet на золотой цепочке. Вот, собственно, с этой круглой линейки, так похожей на коллекционные часы, я понял поразительную вещь.
Там у них что-то произошло. Там все было устроено одним способом, а потом вдруг что-то щелкнуло и потекло по другим рельсам.
Часы были и остаются предметом роскоши. Нет, конечно, рядом с ними, коллекционными часами, существует мир барахла, который ничего не стоит и которому один путь — на помойку, но именно рядом с настоящими часами. Смысл здесь простой: часы — это власть над временем, инструмент власти, и поэтому он ценен и достоин ювелирного отношения. Но счет — это же такая же власть, счетная машина — такое же оружие. И до определенного момента эти счетные машинки также входили в число люксовых предметов. У Курчатова, скажем, был настоящий Однер — с позолоченными деталями, с изысканными шрифтами и замшевой тряпочкой для протирания пыли. "Феликс" попроще, но ровно настолько же, насколько фотоаппарат ФЭД проще "Лейки",— все равно видно, что это вещь музейная. А потом это отменилось, и пошли калькуляторы "Вега" и "Электроника".
В принципе причина вроде бы социальная — счет демократизировался. Разумеется, умение считать и в XIX, и в первой половине ХХ века было более чем распространенным среди населения, но необходимость в большом количестве вычислений с точностью до десятого знака указывала на принадлежность к элите — инженерам, ученым, финансистам. Но с 1960-х годов инженерная культура стала массовой, сложные вычисления перестали быть признаком элиты — скорее бухгалтера. И счетные машины приспособились.
И все же, вероятно, дело не только в этом. Дело в электричестве. Все же во всех счетных машинах до калькуляторов единицей был некий физический предмет. Костяшка счетов — и она могла быть простой деревяшкой, а могла быть и ювелирной. Планка логарифмической линейки — и ее могли делать из пластмассы, а могли из слоновой кости. Зубчатое колесико арифмометра с переменным числом зубцов у Однера — это просто чудо инженерной мысли, оно невероятно элегантно и страшно тонко сделано. Тут есть некое первичное символическое ощущение, состоящее в том, что чем ценнее физическая сущность, соответствующая единице, тем ценнее то, что вы считаете. Ведь понятно, что минута жизни, отсчитанная швейцарскими часами, куда ценнее, чем минута, отсчитанная штампованной фигней.
Но вот, увы, нет никакой физической возможности сделать один электрический сигнал роскошнее другого. Сантиметр из золота — это вам не пластмассовый сантиметр, но вот на лазерной рулетке, какой бы она ни была, это все один и тот же сантиметр. У числа исчезает физический аналог — и его больше нельзя ценить как физический объект. А стало быть, нечем гордиться, не из чего делать роскошь.
Правильно, что это именно школьный музей. Детям все же, считая, нужно думать, что они считают что-то, что можно потрогать. Свои пальцы, например — это очень ценные предметы. Или яблоки, или конфеты. Чтобы начать считать, нужно чувствовать, что из этого может выйти что-нибудь приятное. Увы, они быстро вырастут и уже никогда не смогут пережить физическое удовольствие от счета, которое было таким понятным всем взрослым еще каких-то 40 лет назад, когда щелкали счеты, верещал арифмометр, невероятно мягко скользила по полозьям логарифмическая линейка. А ее прижимное стеклышко! Боже, какой тонкости была эта вещь! Ну пусть хоть в детстве поиграют.
Когда я пришел в этот музей, Дмитрий Михайлович никак не мог разделаться с детской экскурсией из посторонней школы. Он, собственно, уже ее закончил, но один мальчик в процессе экскурсии научился пользоваться арифмометром. И он не мог от него отойти. Он вводил цифры, и они вводились, он поворачивал ручку, и оно умножалось, и каждый раз получалось, и каждый раз он смотрел вокруг с таким восторгом, как будто забил гол. Я, честно сказать, уже забыл, как пользоваться арифмометром. Но я за него болел.
Улица Егерская, 4 (в здании гимназии N1530), 8 (905) 748 2646