"Молодые львы" (The Young Lions, 1958)
Удивительно, что Марлон Брандо лишь однажды, в этой экранизации романа Ирвина Шоу, сыграл нацистского офицера, лейтенанта Кристиана Дистля. Немецкий мундир чудо как шел актеру, а почти патологическая красота и фирменная замедленность реакций делали из Брандо идеальную белокурую бестию, непроницаемую и непредсказуемую.
"Серьезный офицер",— аттестовала Кристиана распутная Гретхен (Мэй Бритт), жена его командира, капитана Гарденбурга (Максимилиан Шелл). Один из лучших американских фильмов о войне опровергает все стереотипные представления о манихействе, поверхностности и самодовольстве голливудского военного жанра. Ни в одной стране никто бы не решился снять такую картину собственных скотских армейских нравов, которую создали Фред Циннеман в "Отныне и во веки веков" (1953), Рауль Уолш в "Нагих и мертвых" (1958) и Эдвард Дмитрик в "Молодых львах", где в ожидании отправки на фронт компания ражих ирландцев круглосуточно изводит антисемитскими шуточками хлюпика Ноэ Акермана (Монтгомери Клифт), читающего под одеялом "Улисса" Джеймса Джойса. Или, скажем, принято считать, что для Голливуда советско-германского фронта как бы и не существовало. Однако у Дмитрика офицер Африканского корпуса Роммеля жалуется, что воевать нечем: все ресурсы оттянул Сталинград. Нет, конечно, в финале и Акерман, и трусливая звезда Бродвея Майкл Уайтейкер (Дин Мартин) пересилят себя и совершат подвиг, а нацист ужаснется лагерям смерти и размозжит о ствол дерева свой "шмайсер". Но Дмитрик и блестящая актерская команда ведут фильм так, что эти обязательные финальные точки над i вовсе не кажутся предопределенными.
Его герои, независимо от того, какой мундир натянула на них история, человечны, слишком человечны. Их страх, ревность, желание улизнуть от войны, тоска по дому, одиночество, физическая боль равноценны. И в глубоком тылу, что у тех, что у других, генералы одним и тем же манером приударяют за женами фронтовых офицеров. Это вовсе не означает, что у каждого своя правда. Дмитрик за нацистами никакой правды не признает, но он никому не мстит задним числом, не выигрывает невсамделишную экранную войну, а сострадает и оглушенному нежданной атакой полуголому англичанину, которого добьет Гарденбург, и самому Гарденбургу, которого взрыв мины в буквальном смысле слова лишит лица.
Такого хрупкого эмоционального равновесия Дмитрик добился, уравновесив две параллельные, пересекающиеся лишь в прологе и финале, сюжетные линии. Эта композиция напоминает, чтобы далеко не ходить за примером, композицию фильма Евгения Карелова "Служили два товарища". В одном измерении Кристиан гоголем входит в побежденный Париж, влюбляется, страдает от того, что выполняет полицейские функции, рвется на фронт, спит с Гретхен, выживает в Северной Африке, теряет все, вся и самого себя. В другом пролегает дорога на фронт Акермана и Уайтейкера, случайно встретившихся на призывном пункте. Никаких назойливых рифм, разве что перекликаются две ночные прогулки. Робкий девственник Ноэ провожает по старообразному, такому провинциальному Нью-Йорку свою будущую жену Хоуп (Хоуп Лэнд). По Парижу Кристиан так же провожает презирающую его француженку. И если продолжать параллели с советским фильмом, то, как и в "Товарищах", две сюжетные линии сошьет воедино лишь пуля. Почти случайная. Весьма возможно, последняя пуля, выпущенная на той войне.
"Плохой лейтенант" (Bad Lieutenant, 1992)
Шедевр Абеля Феррары, идеальная реализация его формулы: кино только тогда чего-то стоит, когда говорит о сексе, насилии, наркотиках и боге. Анонимный лейтенант нью-йоркской полиции (Харви Кейтель) не то что плох — хуже не придумаешь. Он за последней чертой, его уже как бы и нет. Постыдно судорожно ищет пакет с кокаином в расстрелянном автомобиле с дилерами, сексуально терроризирует подвернувшихся малолеток, колется с оторвами, курит крэк со стервами, распинает себя, кряжистый, корявый, голый, в дурманных сексуальных играх со шлюхами. Ставит деньги, которых у него нет, на заведомого аутсайдера в бейсбольном чемпионате. Не забывает отвезти утром детей в школу. Жаждет искупления, разыскивая гаденышей, изнасиловавших монахиню распятием. Но Христос посылает лейтенанта куда подальше, монахиня простила зверенышей. Анилин галлюцинаций неотличим от контрастной светотени барокко, и то ли покой, то ли экстаз измученной, без дураков, измученной душе лейтенанта могут принести только пули, лениво настигающие его на самом заднем плане, куда и камере-то лень дотянуться.
"Приключение в Палм-Бич" (The Palm Beach Story, 1942)
Самая залихватская комедия Престона Старджеса, окунающего зрителя, настроившегося было на волну светской комедии, в омут беспредельного абсурда. Едва проникнешься печалями Джерри (Клодетт Кольбер), рискующей лишиться крова над головой, поскольку муж Том (Джоэл Маккри) не нашел инвестора для своих гениальных прожектов, как ей на выручку приходит глухой как пень, наглый как таракан, неотразимый старикашка Король Сосисок (Роберт Дадли). Стоит ей, поругавшись с Томом, отчалить за разводом во Флориду, как попутчики-охотники учинят в поезде такую пальбу, что бармену-негру, спрятавшемуся под стойкой, придется выкинуть белый флаг, а девушка останется даже без фигового листка, не говоря о зубной щетке. Уникальный фильм, в котором концентрация абсурда достигает апогея не то что в последнем эпизоде, а в последнем кадре, где, казалось бы, неразрешимая любовная путаница с участием Джерри, Тома, мультимиллионера Джона Хакенсакера-третьего (Руди Валле) и его плотоядной сестрицы Принцессы (Мэри Астор) разрешится самым беспардонным образом.
"Любовники" (Les amants, 1958)
Модернизированную версию фривольной новеллы Виван-Денона, современника Вольтера и Наполеона, Луи Маль снял по контрасту со своим джазовым нуаром "Лифт на эшафот" (1958). Вместо Майлза Дэвиса — Брамс. Вместо нервического Парижа — вневременное поместье, где Жанна (Жанна Моро), скучая от рутины брака с издателем Анри (Ален Кюни) и адюльтера с игроком в поло Раулем (Хосе-Луис де Виллалонга), бросается очертя голову в роман с первым встречным Бернаром (Жан-Марк Бори). Классическая светотень, неторопливые движения камеры, придающие запущенному саду и реке магию детской сказки. Объединяет фильмы лишь молитвенное чувство, с которым Маль снимает Моро. Не только лицо, как в "Лифте", но и тело. Разумом-то понимаешь, что любовные сцены вполне целомудренны: Брижитт Бардо в те годы еще и не такое учиняла на экране. Но, наверное, до "Любовников" во французском кино не было такого свободного воплощения физической радости любви. Как не было и столь мудрого воплощения горечи, сопровождающей эту радость.
"Доктор Джекил и мистер Хайд" (Dr. Jekyll and Mr. Hyde, 1932)
Фильм Рубена Мамуляна считается лучшей версией романа Роберта Льюиса Стивенсона о благороднейшем докторе Джекиле, создавшем снадобье, выпив которое, он преображался в чудовищного мистера Хайда, воплощение черной половины его души. Фредерик Марч виртуозно сыграл и абсолютное, пусть и по-викториански подмороженное, Добро, и абсолютное Зло: в его горилле Хайде нет ничего человеческого. Но зверя выпускает на волю не столько зелье, сколько сексуальная фрустрация доктора. Точка невозврата — момент, когда он с ужасом ловит себя на влечении к проститутке Айви (Мириам Хопкинс). Почти пародийный в своем обезьяньем буйстве садизм Хайда прежде всего сексуального толка: для Голливуда 1930-х годов это более чем смелое режиссерское решение. Да и сам Мамулян не менее жесток, чем Хайд: используя субъективную камеру, отражая метаморфозы героя в зеркале, он заставляет зрителя ощутить себя двуликой тварью. Секрет же сцены преображения Джекила в Хайда, снятой без единой склейки, он унес с собой в могилу, говорят, какие-то хитрые фильтры использовал.