95 лет назад, на рубеже 1913-1914 годов, в Европе прошли последние крупные и роскошные балы. После первой мировой войны уже ни у кого не было ни средств, ни желания устраивать масштабные приемы с танцами, которые занимали светское общество несколько столетий. На них искали женихов для девушек из благородных семей. Там знакомились с полезными людьми и договаривались о торговых сделках. И вообще, до появления качественного кинематографа, радио, звукозаписи балы оставались самым приятным и ярким досугом. А для организаторов они были едва ли не главным способом демонстрации размеров состояния. Кроме того, на балу-маскараде, скрываясь за маской, можно было сказать правду в глаза самодержцу.
Нерусские съезды
С тех пор как Петр I завел на Руси ассамблеи, женская половина благородного русского общества раз и навсегда лишилась покоя, в котором пребывала на протяжении веков. Однако хитроумный царь московский добивался не только этого. Он ломал исконный русский быт, отучая ближних людей от бесконечного и бессмысленного сидения в хоромах, сводил русских вельмож с иностранцами, и те открывали им глаза на чуждый мир за пределами Московского царства. Заодно Петр внедрял в обиход веселье по западному образцу с вином и танцами.
На первых порах гости на ассамблеи являлись, повинуясь царским указам, которые предусматривали наказания и штрафы для отлынивающих. Причем приказ явиться на ассамблею получали даже те, кому участие в них было не по здоровью и не по силам. Рассказывали, что Петр I особенно привечал вдову своего брата-соправителя Ивана V, царицу Прасковью Федоровну. Она, несмотря на все хвори и немощи, обязательно являлась на ассамблеи, привозя с собой дочерей, среди которых была пристрастившаяся к танцам будущая императрица Анна Иоанновна.
Но вскоре на веселые собрания и без приказа потянулись видные люди из знати и купечества, оценившие преимущества проведения досуга друг с другом и царем. Накоротке, да еще и выпив, торговые споры и дела удавалось решить гораздо легче. К тому же на ассамблеях можно было пошептаться с "птенцами гнезда Петрова" и к взаимному удовольствию договориться о поставках для армии или об облегчении казенных повинностей. На ассамблеях представлялась прекрасная возможность дать нужному человеку мзду за оказанные услуги, просто проиграв ему в карты оговоренную сумму. Хотя в стране, где практически все брали подношения почти в открытую, можно было обойтись и без подобных хитростей.
Но самым главным достоинством ассамблей оказалась возможность неформального общения с государем. Из разговоров с ним расторопные люди понимали, куда и как двинется государственная машина и где можно извлечь свою выгоду. А некоторые гости, улучив возможность, решались изложить царю-батюшке свои просьбы и вполне могли надеяться на быстрое разрешение своих проблем.
Впрочем, для дам главными были дела амурные и танцевальные. Патриархальные мамаши, пусть и не сразу, поняли, что в новое время женихов для дочерей и искать нужно по-новому. И потому принялись учить, одевать и вывозить на ассамблеи потенциальных невест.
А как только ассамблеи стали проводиться в разных домах, у их хозяев появилась возможность блеснуть чем-нибудь необыкновенным, от необычного фейерверка до ледяных скульптур у дома, и показать тем самым свою состоятельность и вес в обществе. Однако эти демонстрации отнюдь не отличались особым роскошеством. Ведь страна при Петре I оставалась столь же бедной, как и при его отце и деде.
Историк С. М. Соловьев писал: "Знать была очень небогата: обязанная службою, она, если б даже хотела и умела, не могла успешно заниматься хозяйственною деятельностию, откуда и неодолимое у многих стремление увеличивать свои скудные доходы служебными же средствами на счет казны, на счет управляемых и подсудимых. При Петре Великом было тяжело, принуждены были для нужд военных и преобразовательных платить много: разорил Петербург, где нужно было строить домы, где жизнь была дорога вдали от деревень, доставлявших продовольствие; но зато не было никакой роскоши, сам царь подавал пример сокращения расходов вследствие умеренности и простоты жизни. При Екатерине I и Петре II отдохнули от войны и сильного преобразовательного движения, успели перебраться и в Москву; удобства жизни увеличивались, но роскоши заметно не было. Теперь, со вступлением на престол Анны, начинается сильная роскошь: к каждому празднику новое платье! До сих пор богатый человек, т. е. имевший много деревень, доставлявших ему много съестных припасов, показывал свою роскошь тем, что давал сытные пиры, кормил много приживальцев и приживалок, содержал большую дворню, множество лошадей; но денег было мало и потому не щеголяли переменным платьем, не стыдились, по старине, носить платье отцовское и материнское: а теперь требуется к каждому празднику новое платье: где же взять денег на покупку дорогих заморских материй? Приходится продавать деревни! Ропот страшный: вздыхают о временах Петра Великого, о знаменитых теперь уже, несмотря на близость, баснословных временах простоты и умеренности, временах гонения на роскошь".
Но новая императрица Анна Иоанновна требовала от знати участия в балах и вводила сборы, за счет которых оплачивала танцевальные и маскарадные мероприятия.
"Анна,— писал Соловьев,— любила роскошь, развлечения, празднества: люди, к ней близкие, чужие для России, спешили весело пожить на чужой счет, ибо получали деньги даром от щедрот императрицы. И вот праздник следовал за праздником, бал сменялся маскарадом, и отличались они необыкновенною роскошью, требовали огромных издержек. "Во всем городе устроены иллюминации, и такие великолепные, подобных которым не видали в этой стране. Вчера мы были приглашены во дворец, где был бал и ужин, и никогда не видал я такого блестящего праздника и такого отличного ужина. Вы не можете себе вообразить роскошь этого двора. Я был при многих дворах, но могу уверить, что здешний двор своею роскошью и великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского". Так писали иностранные министры к своим дворам; но у нас есть и русские официальные известия, из которых видим, что не пропускалось никакого случая для празднества; в 1731 году, 15 февраля, праздновали даже годовщину публичного въезда Анны в Москву. В "Петербургских ведомостях" писали по этому случаю: "Кушали при дворе все иностранные и здешние министры с знатнейшими дамами. Пополудни был бал, причем такожде и машкарадом увеселялись; в 10 часу ввечеру имеет изрядный фейерверк зажжен быть". От 18 февраля известие из Москвы: "Машкарадом здесь еще и поныне непрестанно забавляются (маскарад начался 8 февраля), причем машкарадное платье всегда переменяется. Италианские придворные комедианты короля польского сюда уже прибыли и будут на сей неделе первую комедию при дворе действовать". Известие от 25 февраля: "В прошедшее воскресение был машкарад при дворе: во вторник был машкарад у великого канцлера, а потом — у фельдмаршала князя Долгорукого, сегодня — у вице-канцлера Остермана"".
Танцы до упаду
Во время следующих царствий подобными балами злоупотребляли куда меньше, хотя и Елизавета Петровна, и Екатерина II по-женски питали слабость к балам, маскарадам и увеселениям. Куда жестче относился к бальным мероприятиям Павел I, считавший все или почти все, что происходило во времена его матери, возмутительным непотребством. Под стать ему была и супруга — императрица Мария Федоровна. Она, например, считала вальс, начавший приживаться в России при Екатерине II, совершенно бесстыдным и неприемлемым в приличном обществе танцем. Так что, по свидетельству некоторых современников, ни во время правления ее мужа, ни позднее, когда царствовали ее сыновья — Александр I и Николай I, до самой кончины вдовствующей императрицы в 1828 году вальс на балах не допускался. Так что танцевала ли его Наташа Ростова на своем первом балу, остается под большим вопросом. При этом другие очевидцы вспоминали, что Александр I умел и любил вальсировать. Основным же требованием к участникам балов в царствование Александра Павловича считалось строгое соблюдение формы одежды для офицеров и правил поведения для всех остальных их участников.
Как отмечали современники, император обожал балы и весьма обходительно общался с их участниками:
"У императора,— писал граф Жозеф де Местр о бале в Зимнем дворце 1 января 1817 года,— правило при подобных праздниках забывать, что он государь, и делаться просто светским человеком высшего круга общества. Постоянно слышно, как он говорит: "я имел честь быть вам представленным, сударыня...", "прошу вас извинить меня", "позволите ли вы мне...", точно так, как всякий другой светский человек".
А Николай I, как утверждали современники, обожал маскарады:
"Император Николай чрезвычайно любил публичные маскарады и редко их пропускал — давались ли они в театре или в Дворянском собрании. Государь и вообще мужчины, военные и статские, являлись тут в обычной своей одежде; но дамы все без изъятия были переряжены, т. е. в домино и в масках или полумасках, и каждая имела право взять государя под руку и ходить с ним по залам. Его забавляло, вероятно, то, что тут, в продолжение нескольких часов, он слышал множество таких анекдотов, отважных шуток и проч., которых никто не осмелился бы сказать монарху без щита маски".
Количество балов, дававшихся в том или ином городе, зависело главным образом от того, стоит ли в нем бравый кавалерийский полк, и от настроений его командира. Знаменитая кавалерист-девица Н. А. Дурова вспоминала, как ее командира полка настигла любовь, следствием чего стала бесконечная череда балов:
"Наконец стальное сердце Тутолмина смягчилось! Пробил час его покорения!.. Графиня Мануци, красавица двадцати восьми лет, приехала к отцу своему, графу Платеру, в гости и огнем черных глаз своих зажгла весь наш Литовский полк. Все как-то необыкновенно оживились! Все танцуют, импровизируют, закручивают усы, прыскаются духами, умываются молоком, гремят шпорами и перетягивают талию a la circassienne! (как черкешенки.— "Деньги")... Красавец Тутолмин и красавица Мануци неразлучны; бал у Тутолмина сменяется балом у Платера; мы танцуем поутру, танцуем ввечеру. После развода, который теперь всякий день делается с музыкою и полным парадом и всегда перед глазами нашего генерал-инспектора — графини Мануци, мы идем все к полковнику; у него завтракаем, танцуем и наконец расходимся по квартирам готовиться к вечернему балу! От новой Армиды не вскружилась голова только у тех из нас, которые стары, не видели ее, имеют сердечную связь и, разумеется, у меня; остальное все вздыхает! Все утихло!.. не гремит музыка!.. Мануци плачет!.. нет ни души в их доме из нашего полка!.. Мануци одна в своей спальне горько плачет!.. А вчера мы все так радостно скакали какой-то бестолковый танец!.. Вчера, прощаясь, уговаривались съехаться ранее, танцевать долее... Но вот как непрочны блага наши на земле: выступить в двадцать четыре часа! Магические слова! От них льются слезы Мануци! От них весело суетятся молодые солдаты!"
Провинциальные города старались не отставать от столиц в роскоши балов. Причем, если верить воспоминаниям участников, огромными совместными усилиями им удавалось создать вполне правдоподобную копию настоящего столичного бала.
"В середине ноября,— вспоминал военный инженер И. Ф. Бларамберг,— оренбургское общество, особенно прекрасный пол, было охвачено волнением. Сооружение ранее упомянутого здания Дворянского собрания по проекту Брюллова было закончено, и должно было состояться его торжественное открытие. Так как генерал-адъютант Перовский намерен был с первым санным поездом отправиться в северную столицу, решено было устроить прощальный бал в новом, со вкусом построенном здании. Организовали запись, по которой каждый член общества согласно своему состоянию должен был внести средства, и в течение недели было собрано 10 тыс. рублей ассигнациями — сумма для Оренбурга того времени значительная. Поистине блестящий бал состоялся 2 декабря в залах Дворянского собрания; такого бала оренбуржцы еще никогда не устраивали. Блестящие мундиры, богатые туалеты, музыка, обслуживание и ужин были не хуже, чем в Петербурге, и генерал-адъютант Перовский, за здоровье которого было выпито много шампанского, был очень тронут привязанностью своих подчиненных и почитателей, а также восхищен любезностью множества женщин и девушек, среди которых было много красавиц".
Но все равно в Санкт-Петербурге веселились куда чаще и больше, буквально до упаду. Граф де Местр, например, писал о падении на балу великого князя Константина и его партнерши по танцу: "Великий князь Константин, как оно подобает великому тактику, танцевал в сапогах с длинными шпорами и в решающий момент вонзил оные столь глубоко в ее трен, что, несмотря на все старания участвовавших в сем танцевальном поединке сторон, оба полегли на поле битвы в самых живописных позах".
Брачные игры
Нередко увлечение балами заканчивалось простудой, горячкой, а порой даже летальным исходом. Светская дама М. А. Волкова, к примеру, писала: "В нынешнем году многие поплатились за танцы. Бедная кн. Шаховская опасно больна. У вас умирает маленькая гр. Бобринская, вследствие простуды, схваченной ею на бале".
А ведь именно вывоз девушек на смотрины стал в XIX веке важнейшей составляющей балов. В 1825 году появился сатирический рассказ П. А. Муханова "Сборы на бал", в котором описывалось, как мать учит дочь правильному поведению на балах:
"Мне надоело 12 лет сряду возить тебя на балы без всякой пользы. Ты приедешь, сядешь в угол, повесишь нос, нахмуришь брови, когда к тебе подходят; не скажешь двух слов, не можешь попросить кавалера сесть возле тебя, не можешь заговорить с ним о танцах, спросить, с кем он танцует котильон: тогда иной, может быть, из учтивости попросил бы тебя танцевать с ним. Граф Иванов подошел к тебе — ты отвечала ему так сухо, что он повернулся и ушел, а, может быть, он имел на тебя виды. Князь Блестов смотрел на тебя в лорнет, верно, с намерением; а ты не поправилась, не только не подняла головы, но глаза опустила, точно как провинциалка. Миленов позвал тебя на польский, может быть, с тем, чтоб изъясниться: ты пошла как будто поневоле и, верно, не открыла рта, не сказала ему ничего приятного, привлекательного".
Кроме того, заботливая maman объясняет дочери, как будет выглядеть на балу очередная попытка "составить хорошую партию":
"Ты знаешь, что я отдала о тебе записку Панкратьевне, доброй этой торговке, у которой я купила жемчуг, она показывала ее майору, который приехал с решительным желанием — жениться, а я тебе решительно объявляю, чтобы ты непременно ему понравилась... Если он тебя позовет на польский, то встань с приятностью, дай руку с ловкостью, взгляни приветливо, говори с ним много, особенно о сельской жизни, о семейственном счастии, о скуке большого света, но все это умненько, так, чтоб он не мог заключить, что свет тебе знаком уже 12 лет. Скажи ему, что твой отец тоже служил в военной службе и страх любит военных, что я любезная и гостеприимная женщина и всегда по вечерам бываю дома. Если же к тебе подойдет Миловзор, петербургский этот красавец, тоже уведомленный о тебе с весьма хорошей стороны, то заговори ему об опере, о балах, о гуляньях, танцах; скажи ему, что ты страх желала бы жить в Петербурге; скажи ему, что ты любишь бульвары, тротуары, что ты рада быть у двора, познакомиться с иностранными министрами; поговори ему о литературе, о модах, книгах; дай ему почувствовать, что на доходы твоей степной деревни ты бы могла жить открыто; скажи ему, что тебе надоела Москва, где столько причуд и причудников".
Шутки шутками, однако граф А. А. Игнатьев вспоминал, что, несмотря на титул и состояние родителей, практически оставался не замеченным петербургским светским обществом и не был зван на балы в частные дома. Однако как только он стал офицером кавалергардского полка и стал котироваться в качестве перспективного жениха, приглашения на балы пошли сплошным потоком.
"Петербургский сезон,— писал он,— длился всего несколько недель — от Рождества до воскресения на Масленой. В понедельник первой недели поста звонили церковные колокола, закрывались театры на целые семь недель, и в течение этого времени разрешалось приглашать друг друга на вкусные скоромные обеды, но и не "оскорамливаться танцами". Выезды в свет зимой заключались в том, что каждый вечер нужно было надевать вицмундир и каску и ехать около одиннадцати часов вечера в один из тридцати-сорока домов, куда ты бывал приглашен на бал. Частенько ты даже не знал хозяев в лицо и просил первых встречных указать тебе хозяйку дома. Каждый вечер ты встречал тех же самых барышень, которых приглашали на танцы те же самые офицеры; фраки составляли редкое исключение. Каждый вечер танцующим раздавались бантики и гвоздики из Ниццы, а в богатых домах в залу вносились корзины с розами и сиренью. Каждый вечер тот же примерно ужин и бегство с котильона в четыре часа утра под предлогом утреннего манежа. Выезды в свет представляли для молодых офицеров чуть ли не служебную обязанность, и каждый полк имел своих почти профессиональных танцоров. Каждый вечер дирижировал танцами тот же улан Маслов и играл на рояле одни и те же вальсы тот же тапер Альквист. В углу зала всегда на тех же местах сидели мамаши, зорко наблюдавшие за тем, кто танцует с дочерью мазурку. Две-три мазурки подряд с той же барышней компрометировали ее, и свадьба на Красную горку считалась обеспеченной, можно было уже готовиться нанести осенью визит новой полковой даме".
Хотя свадебные настроения главенствовали на балах, гостей, уже вышедших из брачного возраста или нашедших свою судьбу, требовалось развлекать, и потому в отдельных комнатах по-прежнему играли в карты, после танцев, как правило, накрывался хороший стол, а в некоторых домах устраивались лотереи. А. Я. Булгаков рассказывал в письме к брату в 1833 году: "Видно, на лотереи мода, но мне не было такой удачи, как Трубецкой намедни разыгрывал прекрасный портрет (большой, масляными красками) Петра Великого, и выиграл его какой-то бедный живописец. Вот это весьма кстати: можно продать и получить 100 рублей".
Последние танцы в Париже
К началу XX века все больше светских людей стали понимать, что эпохе балов приходит конец. Интерес света смещался к новым развлечениям — от кино до поездок на автомобиле. Следуя английской моде, представители высшего общества сплошь и рядом увлекались спортом. А балы все больше превращались в исключительно официальный жанр. В России ситуация усугублялась тем, что царская семья не была центром светского притяжения — к примеру, постоянно пребывавшая в состоянии физического и нервного истощения императрица Александра Федоровна не желала общаться ни со знатью, ни с какими-либо посторонними людьми вообще. Так что главные балы страны — придворные — постепенно становились скучными официозными мероприятиями.
Как-то разнообразить их попытались в начале 1903 года, когда в Зимнем дворце был устроен бал в старорусских костюмах.
Великий князь Александр Михайлович вспоминал: "Я был одет в платье сокольничего, которое состояло из белого с золотом кафтана, с нашитыми на груди и спине золотыми орлами, розовой шелковой рубашки, голубых шаровар и желтых сафьяновых сапог. Остальные гости следовали прихоти своей фантазии и вкуса, оставаясь, однако, в рамках эпохи XVII века. Государь и Государыня вышли в нарядах Московских Царя и Царицы времен Алексея Михайловича. Аликс выглядела поразительно, но Государь для своего роскошного наряда быль недостаточно велик ростом. На балу шло соревнование за первенство между Великой Княгиней Елисаветой Федоровной (Эллой) и княгиней Зинаидой Юсуповой. Сердце мое ныло при виде этих двух "безумных увлечений" моей ранней молодости. Я танцевал все танцы с княгиней Юсуповой до тех пор, пока очередь не дошла до "русской". Княгиня танцевала этот танец лучше любой заправской балерины, на мою же долю выпали аплодисменты и молчаливое восхищение. Бал прошел с большим успехом и был повторен во всех деталях чрез неделю в доме богатейшего графа А. Д. Шереметева. Это замечательное воспроизведение картины XVII века, вероятно, произвело странное впечатление на иностранных дипломатов. Пока мы танцевали, в Петербурге шли забастовки рабочих и тучи все более и более сгущались на Дальнем Востоке".
Последний большой придворный бал в Санкт-Петербурге состоялся 26 января 1904 года. Многое на нем происходило обычным чередом, что-то делалось для того, чтобы поразить воображение русских гостей и иностранных дипломатов.
"Роскошные пальмы,— писал в воспоминаниях граф Игнатьев,— доходили чуть ли не до потолка. Вокруг них были сервированы столы для ужина. Пальмы эти, закутанные в войлок и солому, свозили во дворец на санях специально для бала из оранжерей Ботанического и Таврического садов. Это было великолепие, которым поражались иностранцы. Но высший петербургский свет был уже пресыщен роскошью своих собственных балов, и те царские приемы, о которых с восторгом вспоминали отцы, уже не трогали детей.
— Что это за бал, на котором не выносятся корзины саженной высоты с розами, гвоздикой и сиренью прямо из Ниццы? — недоумевала молодежь.
Старые мамаши вздыхали:
— В наше время таких денег за границу не швыряли, цветов не давали, а веселиться умели не хуже вас, молодых!
После ужина начался разъезд. Выходя, я, по обыкновению, выпил стакан горячего пунша в ротонде. Мог ли я думать, покидая этот пышный раздушенный бал, что он был последним в Российской империи, что революция 1905 года закроет двери Зимнего дворца".
По стечению обстоятельств тот же Игнатьев стал очевидцем и последнего бала в Европе, прошедшего в Париже накануне первой мировой войны,— бала драгоценных камней:
"Жизнь била таким ключом, что уличное движение, как казалось, дошло до предела. В голову не могло прийти, что всего через несколько недель те же улицы, те же площади опустеют на несколько долгих лет. Портные и модистки могли брать любые цены за новые невиданные модели весенних нарядов и вечерних туалетов. Пресыщенный веселящийся Париж уже не довольствовался французским стилем: в поисках невиданных зрелищ и неиспытанных ощущений его тянуло на экзотизм, и "гвоздем" парижского сезона оказались костюмированные персидские балы. Когда и это приелось, то был устроен бал, превзошедший по богатству все виденное мною на свете,— бал драгоценных камней. Принимавшие в нем участие модницы заранее обменивались своими драгоценностями и превращались каждая в олицетворение того или другого камня. Платье соответствовало цвету украшавших его каменьев. Красные рубины, зеленые изумруды, васильковые сапфиры, белоснежные, черные и розовые жемчуга сливались в один блестящий фейерверк. Но больше всего ослепляли белые и голубые брильянты. После наших с "нацветом" желтых петербургских брильянтов они подчеркивали лишний раз гонку русских богачей за количеством и размером, а не за качеством. Светало, когда я вышел с бала и с одним из приглашенных пошел по улицам уже спавшего в этот час города.
— Мне кажется,— сказал я своему спутнику,— что этот бал — последний на нашем веку.
— Почему вы так думаете? — удивился мой собеседник.
— Да только потому, что дальше идти некуда.
Я не знал, что это простое предчувствие окажется пророческим предсказанием конца старого мира".
Действительно, после мировой войны рухнула власть родовой аристократии — рухнула повсеместно. И вместе со старым миром ушел в прошлое его непременный атрибут — роскошные аристократические балы.