Фото: ДМИТРИЙ ЛЕБЕДЕВ
|
Собиратель с гражданской экспозицией |
Быть Джоном Мостославским
Его владелец Джон Мостославский, артист оригинального жанра, фокусник-иллюзионист, коллекционированием увлекался с детства, а когда начал выступать с концертами, гонорары за выступления тратил на пополнение коллекций, реставрацию и ремонт приобретенных старинных предметов. Коллекций у Джона Григорьевича несколько: колокольчики, часы, старинные музыкальные инструменты, иконы, каслинское литье, фарфоровые миниатюры, патефоны и граммофоны, а еще утюги и самовары.
Все началось с колокольчиков, которые Джон Мостославский срезал у овец, коз и коров в родном Благовещенске. Ему тогда было девять лет. Ни местный пастух, ни владельцы скотины хобби явно не одобряли, поэтому регулярно отслеживали мальчика и лупили его за эти фокусы. Но страсть к собирательству не угасла, и еще не раз пришлось коллекционеру пострадать за свое увлечение. В 11 лет Джона даже исключили из пионеров.
— Все дети как дети — металлолом собирали, а я — колокольцы! Директор школы назвал меня пережитком капитализма, я ничего не понимал и плакал,— вспоминает Джон Мостославский.
Но отказаться от коллекционирования Джон Григорьевич все же не смог. Впрочем, сам он объясняет такое упорство очень просто — тем, что всегда верил в хорошие приметы:
— Есть такое поверье: колоколец в доме хранит его от пожара, изгоняет злых духов, воров и болезни. А еще — где колоколец, там добро, благополучие и много-много денег.
Колокольчиков у Джона Мостославского более тысячи штук, среди них есть редкие экземпляры:
— Вот, например, юбилейный — был отлит по заказу императора Николая II; вот ботало (глухо звучащий колокольчик.— "Деньги"), этот — поддужный, этот — рыбацкий, этот — верблюжий из кипариса. Хомут с бубенцами — обязательный атрибут свадебного обряда, его в музее может примерить каждый ярославский жених. Неспроста ведь говорят: баба мужика захомутала. Вот мы и решили возродить этот обряд: парень надевает этот хомут себе на шею и клянется невесте в вечной любви.
Привычным жестом Джон Григорьевич встряхивает каждый колокольчик, а потом просит одну из сотрудниц своего музея исполнить на колокольчиках "Подмосковные вечера". Музыкальный перезвон — обязательная часть программы для любой экскурсионной группы. Можно и самому попробовать свои силы, в колокольчик позвонить и на американской фисгармонии поиграть, и тогда экскурсия становится интерактивной. Здесь в отличие от государственных музеев фотографировать и трогать экспонаты категорически приветствуется.
В музее "Музыка и время" практически каждый экспонат способен издавать звуки. Музыкальные шкатулки разных лет, патефоны и граммофоны — все в рабочем состоянии, да и послушать есть что. Фонотека насчитывает 15 тыс. пластинок: полное собрание выступлений Ленина, Сталина и Вышинского, записи Карузо, Шаляпина, Вертинского. Нам заводят фрагмент "Темно-вишневой шали" в исполнении Шульженко. Звук с характерной хрипотцой доносится из огромной розовой трубы — его громкость не регулируется, поэтому приходится отойти подальше. Ни один российский музей не может похвастать играющей шарманкой, а Джон Григорьевич свою специально возил ремонтировать во Франкфурт-на-Одере. Звуки шарманки, которую демонстрирует нам Джон Григорьевич, вызывают оторопь. Мостославский предупредил, что исполнять собирается любимую песню вождя всех народов "Сулико", но пения за надсадным всхлипыванием старинного инструмента совсем не слышно.
А еще в музее множество настенных и напольных механических часов мастерских Мозера, Беккера, Буре, и время везде выставлено разное. Это сделано специально, чтобы часы не били одновременно и звук каждого механизма был хорошо различим. Раз в неделю осмотр всех тикающих экспонатов музея проводит часовых дел мастер.
Фарфоровая лихорадка
— Когда начал утюги собирать, все смеялись и говорили, что Джон, наверное, прикалывается. А вы знаете, что в Германии, Франции и Америке есть клубы любителей утюга? А каким был первый утюг в России, знаете? Нет? Самый первый утюг был деревянным!
Джон Григорьевич тут же все показывает, затем рассказывает о самых интересных образцах своей коллекции:
— В этот уголь горячий нужно было положить, этот — паровой. У меня есть маленькие ленточные утюжки и совсем малюсенькие медные. Только я их здесь не оставляю: вдруг украдут? А вот этот — американский, их в Россию завезли в огромном количестве, а фирма потом обанкротилась. Ну какой дурак нальет в утюг 125 г спирта, чтобы одну рубашку погладить?
Мы находимся на самом нижнем этаже флигеля, в котором располагается музей. Здесь, по словам Джона Григорьевича, раньше челядь жила. В то, что Мостославский сделает из флигеля музей, сначала мало кто верил. Говорили: он же еврей, отреставрирует, потом продаст и уедет. Завистники шептались: да к нему и ходить-то никто не будет! Но прогнозы оказались ошибочными: в музее "Музыка и время" всегда полно посетителей, Джон Григорьевич наладил производство сувенирной продукции из керамики и уже восстановил соседнее здание — сам купеческий особняк. Там на верхнем этаже расположился концертный зал на 140 мест — с органом, нижний отведен под коллекцию фарфора.
Джон Мостославский припоминает, что интерес к фарфору у него появился уже в 14 лет. Сейчас в его коллекции более 2000 единиц фарфора: кузнецовская посуда, мейсенские фарфоровые статуэтки, композиции малой пластики завода Гарднера. А сколько сил ушло, чтобы разыскать персонажей гоголевских "Мертвых душ", выполненных мастерами Ломоносовского фарфорового завода: Коробочку отправили в Молдавию, Чичикова — на Сахалин. Сейчас герои в полном составе стоят на всеобщем обозрении, рядом с ними скульптурные композиции "Сказка о попе и работнике его Балде" и "Пиковая дама". Особая гордость Мостославского — французская статуэтка "Эсмеральда" — стоит среди часов и симфонионов (больших музыкальных шкатулок с усложненным звукорядом) в первом здании. Многие предметы уникальны и имеют государственную значимость, об их передаче в другие руки Джон Григорьевич обязан извещать российское Министерство культуры.
Но в советские годы приобретать произведения искусства разрешалось лишь музейным экспедициям, частных коллекционеров преследовали по закону. Не миновала эта печальная участь и Джона Григорьевича:
— Тогда под любую статью могли человека подвести, лишь бы он больше этим не занимался. Лагерь социализма — он всех пропускал через лагерь, но я не озлобился. Если бы я тогда отдал свою "Эсмеральду", ее бы никто больше не увидел.
Так что приходилось Джону Григорьевичу прятать коллекции у друзей и знакомых, в детских садиках, школах и филармониях. Среди доверенных лиц Мостославского был даже начальник областной ГАИ, у него некоторое время хранились редкие золотофонные иконы. Но более всего Мостославский опасался за фарфор:
— Многое я тогда в гаражах хранил — переживал, что залезет кто-нибудь, не поймет, что это, и поломает. Сейчас часть коллекционного фарфора выставлена, часть находится в запасниках. Некоторые свои экспонаты я отдал на временное хранение в госмузеи. Я по натуре добрый человек, мне нравится делиться духовными ценностями.
— А за их сохранность после известных событий в Эрмитаже вы разве не опасаетесь?
— Мне, конечно, как владельцу музея это было неприятно. Но у себя я могу ночью встать и проверить охрану, потому что это мое. Мне никто ничего не дарил, я все приобретал на свои деньги. Я раньше милиции больше доверял, чем частным охранным организациям. Так им (милиции.— "Деньги") было нужно все, что можно продать: таскали лампочки, кабели — пришлось от них избавиться. Я их больше опасался, чем научных сотрудников.
Сам о себе Мостославский говорит, что человек он осторожный, а все имущество застраховала крупная российская компания. Джон не заплатил ни копейки, но на буклетах, которые он раздает каждому посетителю музея, отпечатана реклама этого страховщика.
Впрочем, сотрудники Джона Григорьевича стараются не подводить:
— Никаких забастовок не устраивают, потому что я платить им стараюсь нормальную зарплату. Раза в три больше, чем в государственных музеях. А я не знаю, сможет ли человек, которому платят $100 в месяц, улыбаться, встречая гостей.
Всего в музее трудятся пять научных сотрудников, шесть мастеров, четыре охранника, механик и директор. В общем, на содержание музеев уходит немало сил и средств. Когда Джону Григорьевичу исполнилось 60 лет, директорскую должность занял его сын:
— Он у меня юрист по образованию, сказал, что лучше на налогах сэкономим. Так что я теперь на пенсии. Сын еще коммерческой деятельностью занимается, он мне оттуда добавляет.
Тем временем Мостославский продолжает выступать с концертами, несколько раз в неделю подрабатывает экскурсоводом (заказ экскурсии с владельцем обойдется группе в дополнительные 450 руб. при цене билета 50-80 руб.).
Выручают мастерская по производству сувениров и свадьбы, коих в день может случиться до 15 — и все к Джону: за 750 руб. можно сфотографироваться, уютно расположившись в кресле рядом со старинными часами и диковинными инструментами, в хомуте с колокольчиками, а еще получить в подарок "Венчальное шампанское".
— Мы хотели и во втором музее такие же обряды проводить, но что-то у нас не задалось: невеста одна чуть с лестницы не упала, запутавшись в фате. Ну всех-то денег ведь не заработаешь, я спокойно к этому отношусь. Много раз я выслушивал самые разные просьбы о продаже коллекционных экспонатов, а три месяца назад поступило такое предложение: здание музея попросили продать под банк. Готовы были по $3,5 тыс. за квадратный метр заплатить. Я им говорю, что там орган. А они мне: мы и орган купим, ты только посчитай, сколько денег мы тебе предлагаем, у тебя же там 1200 метров! Я отказался. А что мне с этими деньгами делать-то — спать и бояться?
ЕЛЕНА АЛЕЕВА