С 26 по 31 января в Москве пройдут Дни Чехова — вечера, конференции и фестиваль, посвященные 150-летию со дня рождения писателя. Накануне юбилея корреспондент "Власти" Алла Шендерова встретилась с Дональдом Рейфилдом — автором книги "Жизнь Антона Чехова", вызвавшей в России скандал и уже дважды переиздававшейся,— и узнала, почему очернить Чехова не могут даже самые неприличные факты его биографии.
Профессор Лондонского университета Дональд Рейфилд родился в 1941-м в Великобритании. В юности преподавал русский язык австралийцам. В Москву приехал в 1960-м. Поверив мифу о самой свободной в мире стране, отправился в Казань — посмотреть город, о котором узнал из фильма Сергея Эйзенштейна "Иван Грозный". Обратно в Москву его доставили под конвоем — Дональду пришлось просить прощения у чиновников КГБ за въезд в закрытый город. Через восемь лет он вернулся в СССР, сочинил и спел песню про Солженицына и вскоре был отправлен домой. Однако через три года он приехал снова, уже как биограф Пржевальского. Книгу о Чехове Рейфилд написал в конце 1990-х. Еще до того, как ее перевели на русский, коллеги стали упрекать автора в непочтительности. Восстанавливая ход жизни писателя день за днем, Рейфилд описал нравы купеческой семьи Чеховых, пристрастие писателя к публичным домам, перечислил всех любовниц и отвергнутых друзей, поставив эпиграфом к первой части биографии замечание самого Чехова (правда, обращенное к коту): "Кто бы мог ожидать, что из нужника выйдет такой гений!"
С чего началось ваше увлечение Чеховым?
В школе, чтобы дразнить учителей, я стал учить чешский. Но в университете мне сказали: "Дурак, как можно учить чешский, не зная великого русского языка?" Потом я должен был ехать на стажировку в Прагу, но моего лучшего друга арестовали там за диссидентство, и мне пришлось отправиться в Австралию в качестве учителя русского. Моими учениками были потомки русских эмигрантов из Харбина, так что я больше учился у них, чем они у меня. Для начала я решил поставить с ними "Дядю Ваню". Зрителями были австралийские иммигранты, англосаксы, которые зашли в театр из чистого любопытства, мы ведь играли по-русски. Во время спектакля в зале заплакали, и тогда я понял, какая сила в этой пьесе. С тех пор я начал интересоваться Чеховым. Но только когда рухнула советская власть, я узнал, какие здесь хранятся материалы.
Известно, что после смерти брата Мария Павловна Чехова фиолетовыми чернилами заштриховала в его письмах все слишком откровенные, на ее взгляд, пассажи. Иногда мне кажется, что ваша книга — это реакция на эти ханжеские фиолетовые чернила.
Да, вы правы. В конце 1970-х годов в СССР вышло постановление Политбюро "Против опошления и дискредитации Чехова". При этом в отделе рукописей в РГАЛИ хранилась вся чеховская переписка, открывающая совершенно другого человека. Насчет Марии Павловны. Сестра или жена, которая переживает великого художника, зачастую просто сжигает то, что "неудобно" хранить, но Мария Павловна ничего не сожгла! Да и сам Чехов, который очень боялся своих возможных биографов, сохранял каждый клочок бумаги. Это семейная традиция. Они не выкидывали даже газеты и старые счета. Так что весь компромат Чехов собрал на себя сам.
Семья, однако, в вашей книге предстает скопищем монстров, которые высосали из Чехова все соки...
Он так и не освободился от их влияния, даже когда женился. Трудно представить себе эту огромную семью, в которой все зависят от тебя материально. Быть может, это даже хуже, чем чахотка.
По-русски ваша книга вышла в 2005-м. Первая реакция русских коллег?
Некоторые чеховеды и в России, и в Америке сочли, что неприлично так копаться в частной жизни Чехова и Ольги Книппер. Писали даже, что "эта женщина уже не может защищаться". Я думал: Лукреция Борджа тоже уже не может защищаться, но это не мешает историкам. Думаю, реакция была оттого, что в России еще не привыкли к жанру английских биографий "с бородавками", то есть без излишнего почтения. Мне нелегко ответить на ваш вопрос, но в какой-то момент я заметил, что меня перестали звать на чеховские конференции — потому что я сам стал предметом обсуждения.
Русский тираж вашей книги о Чехове разлетелся очень быстро. В 2008-м в издательстве "Б.С.Г.-Пресс" вышло второе издание с предуведомлением о том, что книга переработана. Что изменилось?
Уточнил некоторые даты, исправил мелкие ошибки. А так — ничего существенного. Никаких шокирующих, на взгляд русских, эпизодов я не вымарывал.
К кому из англоязычных писателей близок Чехов?
Из американцев — к Джону Чиверу и Раймонду Карверу, из англичан — к Кэтрин Мэнсфилд, некоторые ее рассказы можно даже счесть плагиатом. Среди ныне живущих — Майкл Фрейн, он не только перевел Чехова, но сам пишет пьесы и романы, юмор у него абсолютно чеховский.
А, скажем, Вирджиния Вулф? Ее роман "Между актов" можно назвать продолжением "Вишневого сада".
Нет-нет, проза Вулф близка прозе Цветаевой — слишком густое, снобистское письмо, полная противоположность Чехову. Думаю, он запер бы их обеих в "Мюр и Мерилиз" и поджег бы здание... Хотя в чем-то вы правы: влияние Чехова можно обнаружить и у Вирджинии Вулф, и даже в "Дублинцах" Джойса.
Один из самых сильных эпизодов вашей книги — отказ умирающего Чехова положить на грудь лед. Вы пишете, что он "сопротивлялся, говоря, что на пустое сердце лед не кладут", то есть Чехов как будто покарал себя за все любовные авантюры, холодность и цинизм. Русские биографы всегда пишут про "ich sterbe" — и никогда не упоминают эти слова про лед...
"Ich sterbe" запомнила Книппер, но при кончине Чехова присутствовали врач и два русских студента. Раймонд Карвер в своей книге о Чехове приводит их слова про лед. Есть высокая доля вероятности, что это правда, хотя абсолютной уверенности нет.
После Чехова вы переключились на Гоголя и перевели на английский "Мертвые души". А прошлой осенью в издательстве НЛО вышла ваша книга "Палачи Сталина".
После биографии Чехова мой литературный агент сказал: вы специалист по драматургам с сексуальными проблемами, почему бы вам не заняться Стриндбергом? Я начал читать все, что выходило о Стриндберге, и скоро понял, что такого неприятного человека я в жизни не встречал. Агенту я сказал, что лучше проведу вечер с Лаврентием Павловичем Берией, он человек более гуманный, чем Стриндберг. Так я занялся чекистами. К этому времени доступ к архивам стал относительно свободен. Я несколько лет изучал архив Сталина и Дзержинского, стучался на Лубянку, к чекистам — хотел изучить фонд Менжинского (он ведь был настоящим графоманом!), но они не подпускают. Но и о Берии я нашел много интересного — в конце концов у меня получились Сталин и его подручные. За последние пять лет появилось много интересных материалов, скажем, письма Ежова. Он, например, пишет, что каждый новый чекист должен учиться танцевать фокстрот, а если не умеет — не сможет встречаться с иностранцами. И это именно во время великого террора — все чекисты танцуют фокстрот! К моему удивлению, издательство НЛО выпустило книгу без купюр. Я сам заново написал ее по-русски.
Ваш издатель назвал Чехова драматургом с сексуальными проблемами. А бывают драматурги без проблем?
Не уверен. Нормальных людей не существует. Но, скажем, Стриндберг был просто монстром: подталкивал людей к самоубийству, мстил. Читая о нем, я никак не мог решить, мало его секли в юности или слишком много, но видно, что человек был совершенно испорчен.
А Чехов? Его, как следует из вашей книги, страшно много секли...
Чехов в основном хороший. Я даже больше им любовался, когда заканчивал биографию, чем когда начал. Это, кстати, очень помогает. Если начинаешь биографию и разочаровываешься в человеке, то становится очень трудно. Давным-давно я написал биографию Пржевальского. Начал, думая, что это великий исследователь природы, а он оказался таким противным, что я обрадовался только, когда он умирал. Внешностью и поступками он очень похож на Сталина. Есть даже теория, что он был его настоящим отцом, но это легенда — Пржевальский был гомосексуалистом и близко не подходил к женщинам. Что касается Чехова, спектр его занятий чрезвычайно широк. Он и писатель, и садовник, и, по-моему, неплохой врач. Довлатов пишет, что не хотел бы у него лечиться. А я вот думаю, наоборот, если у тебя психические проблемы, то именно у Чехова полезно полечиться.
Что бы вы хотели сказать о Чехове его соотечественникам?
Это была бы большая наглость с моей стороны: человек, родившийся в России, понимает Чехова куда глубже, чем иностранец. Единственное — я бы уделил больше внимания тому, что Чехов читал. Все бесконечные книги и журналы, которые проходили через его руки, получила библиотека Таганрога. Если их просмотреть, можно, наверное, на многое пролить свет.