Великий оскорбитель

Умер Ханс Нойенфельс

На 81-м году жизни умер Ханс Нойенфельс — один из столпов европейской оперной режиссуры ХХ века и основоположник режиссерского театра в опере, каждым своим спектаклем утверждавший право режиссера называться полноценным соавтором композитора и либреттиста. Один из тех, чье имя было залогом если не успеха, то уж точно скандала, общественного резонанса, повышенного интереса к происходящему в опере — а значит обещало как минимум размыкание элитарного гетто.

Фото: Michaela Rehle / Reuters

Фото: Michaela Rehle / Reuters

В оперу Нойенфельс пришел с десятилетним опытом работы в драматическом театре. В драме же его интересовали прежде всего актуальные эксперименты по размыканию формы: его путеводной звездой стали хэппенинги американского Living Theater, происходившие где угодно и вне всяких правил.

Нойенфельс был, возможно, самым великим гистрионом в чопорном оперном царстве. Немецкая критика, начиная с дебютного «Трубадура» в 1974-м в Нюрнберге, присвоила ему ярлык enfant terrible, который он с гордостью носил всю жизнь, даже автобиографию назвал «Книгой ублюдка». Вышутить святое, нарушить правила, населить оперную сцену крысами, пингвинами, пчелами; поставить на авансцену отрубленные головы духовных лидеров; заставить зрителей в зале ощущать себя частью представления и яриться, вместо того чтобы сонно и благосклонно наслаждаться,— возможно, Нойенфельс ни в чем не был первооткрывателем, но по мастерству обращения как с партитурами, так и с публикой точно был первым. Репутация эпатажного режиссера иногда мешала увидеть глубину и серьезность им сделанного. Одна из легенд гласит, что немецкий режиссерский театр получил прозвище «евротрэш» (Eurotrash) благодаря его работам, в частности, «Аиде» (1981, Франкфурт): в самом деле, может ли эфиопская рабыня-принцесса быть уборщицей? Недовольные критики скривили ротики, окрестив происходящее на сцене словом trash, и ярлычок этот на пестром наряде нойенфельсовых работ нашел свое место рядом с другими определениями — режиссера-интеллектуала, внимательно читающего партитуру, писателя (и часть его книг — о музыке и об оперном театре, а публиковаться он начал даже раньше, чем ставить) и кинорежиссера, занятого писателями-поэтами, которых при жизни считали прежде всего скандалистами — Робертом Музилем, Жаном Жене. «Смешная птичка из Крефельда», как звал его Макс Эрнст, у которого Нойенфельс работал секретарем и которого называл своим духовным отцом, за свою карьеру научился превращать смешное в страшное, не теряя способности смеяться над ним.

В 2001 году на летнем фестивале в Зальцбурге Нойенфельс выпустил, возможно, свой величайший спектакль: «Летучую мышь» по оперетте Штрауса. Для публики в смокингах и брильянтах, желающей опереточных развлечений, он приготовил универсальное оскорбление, посмеявшись решительно надо всем — от политики до балета. Меткие стрелы летели в зал, но были они вымочены не в яде, а в лекарстве; сегодня оперетта снова стала важным и серьезным репертуарным элементом в самых жестких театрах, да и от оперы все привыкли ждать решительно чего угодно.

Говорят, что с годами Нойенфельс успокоился, вышел из роли провокатора, terrible ушло вместе с enfant. Может быть; но скорее он просто наконец-то понял, что докричался, и смог позволить себе поэзию ради поэзии. Берясь в 2014 году за «Манон Леско» Пуччини, где либретто дает множество поводов для социальных комментариев, Нойенфельс упивается чистым звучанием, музыкальной и драматической (включая ремарки) формой, беспримесным аффектом. Оглянемся и увидим, что тем же он был занят и в кощунственном «Лоэнгрине» (в святых стенах Байройта, 2011 год), когда телесное напряжение Лоэнгрина на протяжении всего форшпиля словно транслирует вагнеровскую музыку. Но тогда было не до упоения — и режиссеру, и зрителям.

Мы можем позволить себе упоение сейчас: остались видеозаписи, где спектакли можно буквально слушать глазами, любоваться сценическим ритмом, неотделимым от музыкального, слушать движения рук, следить за дыханием — собственным, оркестровым, театральным. Ханс Нойенфельс ушел в историю твердым шагом революционера; поэта в нем нам еще предстоит узнать.

Татьяна Белова, Ая Макарова

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...