Танцоры собрались с мыслями

Фестиваль танец

То, что неортодоксальный Open Look прожил 19 лет в довольно-таки консервативном Петербурге, удержавшись на плаву среди двух фестивальных монстров — «Дягилев P.S.» и Dance Open, само по себе геройство. Но главный его подвиг — формирование своей публики, молодой, демократичной, восприимчивой. Возможно, чрезмерно восторженной, но, несомненно, интеллектуальной. В последние годы, угнездившись на Новой сцене Александринки, фестиваль и вовсе расцвел: на Open Look стали появляться именитые хореографы и труппы. Хедлайнерами международной (а есть еще и российская) программы XIX фестиваля были назначены труппа финна Теро Сааринена, его открывавшая, и Ultima Vez знаменитого бельгийца Вима Вандекейбуса, чья новая работа «Мокьюментари о современном спектакле» будет показана напоследок. Середину была призвана украсить мировая премьера французского спектакля «Пензум» — совместного проекта маститого автора Жозефа Наджа и композитора-контрабасистки Жоэль Леандр.

Назвать это действо перформансом будет в самый раз: никто тут, конечно, не танцует. 60-летний хореограф, знакомый россиянам вот уже 17 лет, и в былые годы не отличался пластическими дарованиями, беря концептуальностью, мощной режиссурой и личной харизмой. Теперь осталась лишь последняя; она пробивается даже сквозь черную африканскую маску, полностью скрывающую голову артиста, и черное платье с лифом, открывающее только его плечи и руки. Рука Наджа с зажатым в ней металлическим веером долго шебуршит им по белоснежной бумаге, натянутой на экран, пока его партнерша, тоже вся в черном, с лицом, закрытым блестящей металлической маской, пощипывает струны контрабаса и пошаркивает смычком по металлической поверхности небольшого столика. В следующий час Надж выйдет из-за ширмы, длинным прутом и короткими грифелями нарисует на листе-заднике бабочку (причем начнет с этаких сочных полукружий, рождающих надежду на фривольность), дерево, сайгака и черное солнце. Скрючит руки за спиной, полежит на спине, пошевеливая пальцами, крикнет что-то хрипло и отчаянно, удалится за экран и вновь появится — уже с ветвистой головой оленя на плечах. Скорбная торжественность и пантеистический визуальный ряд заставляли искать смысл спектакля в ритуальной тризне по живой природе, гибнущей из-за экологических бедствий. Однако догадка оказалась ложной: спектакль посвящен венгерскому поэту начала ХХ века и его самоубийственной любви к психотерапевту Флоре.

Вообще-то никогда не знаешь, надо ли искать смысл в современном спектакле или авторы сосредоточились на формальных поисках. Скажем, исследуют тело, «начиная от подкожных тканей и сенсорных окончаний до инстинктов и человеческого обличия», как это делали израильтяне в спектакле «Тела». Результаты изучения «подкожных тканей» известны лишь самим исполнителям. Что до «человеческого обличья», то артисты, поначалу усыпанные острыми разноцветными кристаллами от ногтей ног до кончиков волос, обрели его (правда, чумазое) лишь к концу спектакля, когда от пота и трения друг о друга их панцири поистрепались, зато на белом линолеуме пола образовалась жизнерадостная абстрактная картина. Она-то, вероятно, и была целью художника Томера Сапира, полностью переигравшего своего соавтора, хореографиню Шарон Вазанну, чье исследование выглядело как зверино-серьезное заигрывание подвижного сатира с тремя неповоротливыми нимфами.

На фоне подобных глубокомысленных штудий непозволительно простодушно выглядел венгерский спектакль «Абсурдия», исполненный Танцевальной компанией Сегеди. Тринадцать обоеполых артистов, с голыми белыми черепами и выбеленными лицами с нарисованными на них клоунскими рожицами, в одинаковых белых рубашках и черных пиджачных парах разыграли серию сюжетов из жизни населения некоего авторитарного государства Абсурдия. Воздушные шарики, прицепленные к веткам вознесенного к колосникам дерева, символизировали счастье, жестяная корона означала власть, листы бумаги — бюрократические путы, треугольники на пиджаках — государственные награды. Вокруг этих атрибутов успеха и разыгрывались остроумные танцевальные сценки, причем хореограф-режиссер Тамаш Юроникс, не боясь упреков в старомодности, запросто смешивал ветхозаветные арабески с примитивными «волнами» из contemporary dance, венгерский танец понтозоо — с классической клоунадой, акробатику — с нехитрой пантомимой. Артисты, явно знакомые с академической классикой и отлично обученные мимическому искусству, исполняли все это с пленительной непринужденностью. Интеллектуальная молодежь снисходительно смеялась. А вот одна интеллигентная петербургская старушка сбежала в антракте. «Я полвека так жила, еще и в театре про это смотреть?» — объяснила она свой демарш.