Законы физики к социуму следует применять с осторожностью, это известно. И вообще: не сравнивай, живущий несравним. Однако соблазн сравнения велик. Не могу удержаться
Поспешность, с которой были приняты законы из папки с грифом "Не потерплю & разорю", у многих моих знакомых (включая тех, что на царевой службе) вызывает не то что оторопь, а непреодолимое желание почесать язык.
Ну вот. Мы ж знали, предвидели. И — помнишь, Палыч? — мы же давно говорили! Что эта система другого варианта, кроме как закручивать гайки, не знает. И дальше будет. Только хуже. Жди.
За чешущимся языком, насколько понимаю, скрывается другое жжение — то, которое Мандельштам однажды определил строфой "холодок щекочет темя, и нельзя признаться вдруг, — и меня срезает время, как скосило твой каблук".
Русская история циклична, а потому известно, что случается, когда на гайке срывается резьба. Павел I тоже боролся с "развратом" (интернета не было, и разврат искоренялся в гвардии), видел зарубежных агентов в носивших "французские" круглые шляпы, отменил жалованные грамоты дворянству, позакрывал типографии, а в 1800-м и вовсе издал распоряжение, что хлопать в театре можно не ранее государя. Ну, и чем кончилось? Мартом 1801-го и шарфиком в руках графа Палена.
А репрессии Николая I после тогдашней акции "Оккупай Сенатскую!"? "Для твердости бытия государственного безопаснее порабощать людей, нежели не вовремя дать им свободу" — в формулировке тогдашнего Суркова, то бишь Карамзина? Бенкендорф, Жандармский корпус и "Стукалов приказ", он же III отделение? Уваров с "православием-самодержавием-народностью"? Борьба с тогдашним Навальным — с Чаадаевым? А в итоге на выходе — бесславная Крымская война, англо-французская эскадра на рейде Кронштадта и обезумевший Николай, выпивший (по одной из версий) яду.
Его пример не стал, однако, наукой Александру III, заморозки которого закалили поколение революционеров. И не остановил позднесоветских маразматиков, отлавливавших людей в банях и кино во имя "повышения трудовой дисциплины".
Так что, друзья, подвожу я итог своим историческим штудиям, ничего страшного, то есть нового. Все было, было, было. Согласно третьему закону Ньютона, резинка от трусов бьет по голой ж... пропорционально силе, с какой ее оттягивали.
Но моих собеседников это не успокаивает. И не только потому, что они представляют, как именно по ним ударит резинка (на новом витке закон о люстрации, полагаю, наложит запрет на госслужбу всем нынешним правоохранителям и половине чиновников).
Дело в том, что у моих ровесников — внимание! — есть две черты, отличающие их от людей нашего возраста, но живших в иные ледниковые периоды.
Первая черта — это пренебрежение к культуре, искусству ("культур-" для них непременно тащит за собой "-мультур"), хотя искусство, на мой взгляд, есть лучшая шуба на случай холодов. Они давно бросили читать книги (якобы "нет времени"), не говоря уж про стихи (хотя смысл поэзии в создании форм для репрезентации чувств, как идеально определил Бродский). Живопись для них существует лишь в контексте "арт-рынка" или дизайна интерьера. И вообще, шуба искусства — позволяющая мгновенно нырять в иную реальность и жить в ней — для них не грелка, а холодильник. Я тут болтал с одним бывшим коллегой, смущенно признавшимся, что не знает, кого из современных русских авторов почитать, ну, я и ляпнул сдуру, что есть два писателя мирового уровня: Улицкая (хоть сейчас Нобелевку вручай) и Терехов (он на полпути). А через пару дней коллега позвонил с воем: зачем! Ты! Эту! Гадость! Мне! Посоветовал! — это он про "Немцев" Терехова. Классную вещь, внутренне созвучную "Фатерланду" Харриса. И там, и там конструкция держится на допущении, что немцы войну выиграли, только у Терехова подано тоньше: неважно, кто выиграл, но мы проиграли, ворочайся теперь в болоте. И вот коллега выл, ибо Терехов его с размаху сапогом в причинное место, бедненький, глянул в зеркало!
А вторая черта, объединяющая возраст,— это такое же, как к культуре, циничное презрение к нравственности, морали, нематериальным ценностям. Подразумевается, что о нравственности талдычат либо попы, называя ею любовь к государю и отечеству, как им и положено по штатному расписанию, либо выпавшие из системы голодранцы, которые ни к каким деньгам присосаться не могут, а потому держатся за свой убогий "дух". А положи перед ними котлету на тарелке, так про свое "морально-аморально" в секунду забудут (тут каждый может припомнить свой момент, когда перед ним появились и котлета, и тарелка, и уж он-то не упустил). И мое соображение, что вообще-то нравственный стержень и есть то, что помогает выдерживать мороз, когда содрали всякую шубу, а то и шкуру, выслушивается угрюмо. Знаем-знаем. Протопоп Аввакум. Борьба мракобесия с властью.
Общие рассуждения в моем поколении не стоят и ломаного гроша.
Мое поколение воспитывалось сначала на любви к дедушке Ленину, потом на борьбе с мещанством, потом на понимании, что твои учителя — большей частью просто несчастные, битые, ломаные, трусливые приспособленцы, потом на западном ветре свободы, потом на умении выхватить несомые ветром дензнаки, потом на иерархии в мире дензнаков и в мире власти, самой ставшей дензнаком, и тогда уж — чтобы никакого духа Запада как реального конкурента.
Мое поколение понимает формулы, законы, сложение и умножение. Вычитание и деление — как угрозу существованию.
Вкладываться в российскую недвижимость или, напротив, продать и свалить — это понятно. А шуба культуры — нет. Про шубы понятно, если в смысле в какой стране покупать. "Хождение русской истории по кругу" — это бла-бла-бла. Но если можно статистически просчитать шанс на победу оппозиции в результате переворота, то давай, историк, мы слушаем, тут типа как на бирже. И решим, что делать: подкинуть деньжат оппозиции, вывезти за границу детей или отдать их учиться по специальности "госуправление".
И тогда я говорю — и говорю все чаще — про второй закон, или второе основание, термодинамики. (И тут, случается, слушают.) Этот закон много кем формулировался, от Рудольфа Клаузиуса до Уильяма Томсона, но обычно звучит так: "В замкнутой системе энтропия возрастает". То есть в замкнутой, изолированной системе падает температура, сложное ломается, нарастает хаос. Если еще проще: замкнутость системы ведет к смерти. Репрессии, закручивание гаек, управление в ручном режиме — это все свидетельства замыкания на самих себя, изоляция от других, вариативных систем. Домашнее консервирование, закручивание крышек, превращение яблок в компот. Но когда компот прокисает, шансов уцелеть больше у того, кто представлял собой открытую систему: у непромариновавшейся косточки.
Постперестроечный кризис советского диссидентства (об этом немало у той же Улицкой) был связан с тем, что диссидентство, замыкаясь на борьбе с замкнутой системой, становилось столь же замкнутым движением. А вот поэт Бродский с системой не боролся, он в ссылке в Норенской читал The Complete Poetry of John Donne, пробуя на вкус английское стихосложение. Российская госслужба — закрытая система, отвергающая и уничтожающая все, кроме служения вертикали с кормлением. Искусство — открытая система, многомерное пространство. После краха СССР первыми выкарабкались из-под обломков те, кто был частью открытой системы,— говорившие на иностранных языках, игравшие на музыкальных инструментах, перенявшие иной, внесистемный алгоритм, хотя бы и в виде торговли. И сегодня страхов меньше не у тех, кто первым делом читает в газетах про аресты-посадки прокуроров, генералов, мэров, а у условной Улицкой. Не говоря уж про безусловную — той-то чего бояться?
В общем, говорю я, друзья, усложняйтесь. Входите в открытые системы, они у каждого свои. Индивидуализм в этом смысле витальнее коллективизма, который как ни кинь — всегда стадность, огороженный для выпаса луг, а по зимам и вовсе стойловое содержание. Усложнение — свойство жизни. Упрощение — свойство смерти. Ожидаете краха — почитайте "Коллапс" Даймонда, там вообще про то, почему цивилизации рушатся... А революция, кстати, если вернуться к холодку по темени, от переворота отличается тем, что выводит систему на новый уровень сложности.
Друзья хмыкают.
Значит, пока живут.