Кристина Юрьева (Ерахтина)

Чтобы узнать все обстоятельства гибели отца, Кристина с самого детства хотела стать госслужащим. Закончив школу, она даже прошла обучение в академии МВД. Кристина не стала делать карьеру в госорганах, но желание узнать правду о смерти отца осталось. Она надеется, что когда-то детали катастрофы будут открыты. А пока Кристина старается реализовать другую свою мечту — создание полной и счастливой семьи. В июне 2022 года она вышла замуж. Память о трагической гибели подводников «Курска» Кристина и ее муж Влад планируют передавать своим детям.

Это одна из историй четырех детей подводников «Курска». Другие истории героев спецпроекта «Отсеки памяти» можно прочитать здесь.

О детстве и семье

В детстве у меня была мечта: однажды я сяду в маршрутку и встречу там папу. Я знала, что его нет, но не хотела это признавать. Мне нравилось думать, что, может быть, он остался жив, потерял память, не знает, как вернуться домой.

Я родилась, когда папа практически окончил училище. Ему был 21 год. Поэтому на выпускном его поздравляли и с окончанием учебы, и с рождением дочки. Потом его направили служить в Видяево. И мы с мамой уехали вместе с ним на Север. Папа поступил на «Курск». По рассказам мамы, жизнь была тяжелой: им дали полуразбитую квартиру, в некоторых квартирах, где жили семьи подводников, даже не было окон. Когда папа служил, они с мамой одну шоколадку растягивали на недели — смаковали по маленькому кусочку с чаем и общались.

Когда произошла катастрофа, мне было полтора года. В новостях крутили сообщения: пытаемся достать, есть стуки, все живы. Я тогда подходила к телевизору, тыкала в седьмой отсек лодки, где был папа, и говорила: «Там папа». Мама рассказывала, что я говорила это судорожно, как будто уже что-то знала.

Когда объявили, что весь экипаж «Курска» погиб, мама вернулась к своим родителям в Ломоносов. Сложно говорить о проблемах, но было тяжело. Когда папы не стало, у мамы не было возможности даже купить мне молоко. Пенсию по потере мужа в невоенное время ей платили маленькую. Город Ломоносов небольшой, бабушка работала здесь педагогом, многие знали, что ее дочка вышла замуж за моряка. И когда затонул «Курск», люди знали, что семья погибшего подводника — это мы. Они приносили нам в коробках одежду, молочные смеси, фрукты, которые мы не могли себе позволить.

Потом нам с мамой дали квартиру в Санкт-Петербурге как семье погибшего подводника и большую единоразовую выплату (Семьи погибших подводников получили квартиры, денежную компенсацию в размере 720 тысяч рублей и военную страховку — от 40 до 70 тысяч рублей в зависимости от воинского звания погибшего.— «Ъ»). Но нужно было делать ремонт, ставить на могиле папы оградку, откладывать мне на учебу, помогать папиной семье. Учитывая инфляцию, у мамы толком ничего не осталось, кроме квартиры.

Она была художником, занималась росписью по дереву. Но гибель папы сильно ее надломила — мама долгое время не могла начать рисовать. В 23 года ей приходилось горбатиться на двух-трех работах, устраиваться нянечкой в детский сад, чтобы я ни в чем не нуждалась. Она растила меня одна. Уверена, если бы папа был жив, мы бы жили намного лучше.

Когда я пошла в школу, было сложно адаптироваться: дети смеялись из-за того, что у меня нет отца. Думаю, они не знали, что случилось. Сколько себя помню, я всегда знала, что папы нет, но осознанно поняла, что папа — подводник и то, что случилось с «Курском», когда мне было лет шесть.

С самого детства и до последнего времени папа мне часто снился. Например, он предупреждал, когда мама заболеет, или просто приходил во сне и говорил: «Скажи маме, что я ее люблю».

Только недавно папа перестал мне сниться — после того, как я встретила своего будущего мужа Влада. Мы познакомились в старших классах школы. Он меня полюбил с первого взгляда, но долгое время мы просто дружили. Владик даже тогда старался быть мне опорой — понимал, что с отцом мне не поговорить, брата, который мог бы заступиться, у меня нет.

Папа оберегал нас, когда был жив, и, уверена, он до сих пор нас оберегает. Наверное, сейчас папа не снится, потому что успокоился за нас с мамой и уверен, что о нас есть кому позаботиться.

Образ отца

Мне всегда очень сильно не хватало папы, всегда было тяжело без него. В детстве, да и сейчас, когда хочется плакать, я всегда думаю о том, что папа бы обнял, поддержал, сказал бы, что все будет хорошо...

Отцу, когда он погиб, было без малого 22 года. Мне сейчас 23. Я его переросла. Осознание этого произошло буквально полгода назад.

Я приехала к папе на могилу: смотрю на фотографию на памятнике, но не вижу своего отца. Я вижу мальчика. Такого же, как и я,— молодого, красивого, улыбчивого. В такие моменты что-то не состыковывается в голове — начинаешь иначе на это смотреть.

Думаю, очень хорошо папин характер раскрывает история, как он ухаживал за мамой. Папа приехал в Санкт-Петербург учиться, сам поступил в Поповку (Высшее военно-морское ордена Красной Звезды училище радиоэлектроники им. А. С. Попова.— «Ъ»), сдав все экзамены на «отлично». А потом встретил маму. Они познакомились в Ломоносове на дискотеке, куда маму привела ее подруга.

Увидев маму, папа сразу понял, что это любовь с первого взгляда. Мама у меня очень стеснительная, а папа столь настойчиво приглашал ее потанцевать и пытался познакомиться, что она испугалась такого напора и сбежала с дискотеки. Несколько дней папа не мог спокойно спать, узнавал через друзей и знакомых, где она живет и как с ней связаться. А когда узнал, чуть ли не каждые выходные приезжал к ее подъезду с цветами, стоял под окнами, просил, чтобы она с ним заговорила. Например, мама не предупреждала его о своем дне рождения, а он приехал в этот день и подарил ей музыкальную шкатулку. Эта шкатулка до сих пор хранится в нашей семье, и до сих пор она играет.

У мамы хранятся видеокассеты, в том числе есть видеозапись их бракосочетания и венчания. На записях видно, насколько папа был счастлив в эти моменты. Мама говорила, что в ЗАГСе папа от счастья обнял ее настолько сильно, что ей было сложно вдохнуть.

Еще папа всегда сильно переживал за всех. Думаю, он пытался дать окружающим больше, чем мог. У меня мама плохо слышит. Когда родители стали жить вместе, папа стремился показать ей все краски мира. Он хотел, чтобы она слышала, как поют птицы, как шелестит трава. Например, когда они гуляли по парку, он не отставал от мамы до тех пор, пока она не улавливала пение птиц: «Они так красиво поют, ты должна это услышать». Подводил ее к кусту и спрашивал: «Слышишь?» «Нет». Подводит ее еще ближе: «А сейчас?» «Нет». И так до тех пор, пока она не скажет «Да, я слышу». Мама очень любила музыку, но не разбирала слова любимых песен. Поэтому папа записывал на листочке для нее слова. Благодаря этому, когда в следующий раз играла мамина любимая композиция, она знала, о чем там поется. Когда родилась я, мама очень переживала, что ночью без слухового аппарата не услышит, что я проснулась. Но папа заставлял ее снимать на ночь слуховой аппарат — уж очень он хотел, чтобы мамины ушки отдыхали. Он сам присматривал за мной ночью, кормил и укладывал спать, хотя утром ему нужно было ехать на службу.

От папиной сестры я знаю, как он вел себя, когда был подростком. У папы было сложное детство: его родители уделяли не очень много времени папе и моей тете, поэтому, по сути, папа воспитывал свою младшую сестру сам. Он был заботливым братом: ходил на родительские собрания, помогал ей с учебой. В юности, когда другие дети развлекались, он был ответственнее и взрослее многих.

Вообще он всегда пытался поднять настроение окружающим: на Новый год переодевался то в Деда Мороза, то в лешего, всегда что-то придумывал. Когда папы не стало, дедушка — мамин папа — взял на себя эту роль.

Знаю, что папа стремился к тому, чтобы попасть именно на «Курск», и он попал на эту лодку. Вообще ему было свойственно добиваться своих целей. У него всегда было стремление добиться чего-то большего. Возможно, если бы он остался жив, он получил бы высокое звание и вышел на пенсию — военные сейчас получают хорошую пенсию, и они с мамой ни в чем бы не нуждались.

От своей семьи я знаю об отце довольно много, но все равно всегда цепляюсь за моменты, когда встречаюсь с людьми, знавшими папу лично, чтобы узнать о нем еще больше. Иногда воспоминания о папе приходят совершенно неожиданно. Например, когда мы с Владом (муж Кристины.— «Ъ») только начали встречаться, он сразу дал понять, что я его будущая жена, и познакомил меня со своей семьей. Оказалось, что брат его отца — моряк и учился вместе с моим папой. В кадетском корпусе отец подстригал многих ребят, так что очень многие его знали. Отец Влада тоже знал отца: пересекался с ним, когда навещал брата в училище. Когда родные Влада узнали, что я дочь Ерахтина, они были ошарашены. Все говорят, что папа был запоминающимся человеком, располагал людей к себе. Слышу о нем только хорошее.

Многие говорят, что я похожа на папу по характеру. Я всегда подставлю плечо, всегда была надежным человеком. Знаю, что папа очень сильно меня любил. Я всегда росла с мыслью не разочаровать и не подвести его ни в чем.

О личной памяти

Вещи, которые я вожу с собой из одной съемной квартиры в другую,— папина любимая спортивная куртка и фотографии в двойной раме: на одной — с папой в Видяеве, на другой — с мамой в Ломоносове.

Какие-то папины вещи уже испортились, какие-то хранятся дома у мамы: его фуражка, военная форма, одеколон. Одеколон уже выветривается, пахнет не так, как раньше. Но память не в этом. Для меня память о папе — это чувства и воспоминания. Что-то сильное и очень важное. Что-то такое, что одновременно греет душу и разрывает ее. Это такая дыра в душе, которую никогда ничем не заполнить. Думаю, ребенок, который потерял одного из родителей, знает, что это такое — когда ты растешь, задаешься многими вопросами и не понимаешь, почему так произошло.

Мне было полтора года, когда папы не стало, но я его помню. Например, помню, как я сидела на ковре в комнате и играла. Папа подошел ко мне, сел на корточки и из красной сетки — в них раньше продавали игрушки — достал разноцветные кубики из мягкого пластика. Я начала играть, а он встал в проеме двери и смотрел... Помню, что папа был одет в водолазку и рубашку, заправленные в джинсы с черным ремнем. Модником он был тем еще.

В 1990-е годы только-только появились камеры для любительской съемки, папа сам снимал и монтировал кусочки видео. Он оставил много совместно нажитых воспоминаний. И хотя сам он не любил показываться на камеру, несколько записей с ним есть.

За несколько дней до годовщины, 12 августа, обычно мы с мужем едем на кладбище, чтобы навести на папиной могиле порядок. Даже когда мы с Владом просто дружили, он ездил со мной к папе на кладбище, помогал мыть памятник. В последние года три мы сами ухаживаем за могилой — маме тяжело ездить. Она приезжает только в день памяти, 12 августа, и в день папиного рождения — 7 ноября.

12 августа мы приезжаем на Серафимовское кладбище с утра, проходит торжественная часть. Обычно в этот день какие-то встречи родных подводников проводит Клуб моряков-подводников (Санкт-Петербургский клуб моряков-подводников и ветеранов ВМФ.— «Ъ»). Раньше мама часто участвовала в них. А я впервые побывала на встрече в 2019 году.

Но отношения с другими семьями подводников мы не поддерживаем, к сожалению. Нас объединяет случившееся, но чтобы ездить друг к другу в гости, общаться — такого нет.

Об общественной памяти

Приятно, когда о «Курске» помнят — иногда к нам с мамой за комментариями обращаются журналисты, мы даем интервью. За могилками, памятниками подводников ухаживают, подкрашивают их к годовщине.

Наверное, я хотела бы, чтобы о трагедии «Курска» помнили лучше. Многие люди озлобились, они как будто забывают, что такое добро и сочувствие.

Многие порой забывают, ради чего на «Курске» погибли подводники, наши отцы. Все делалось для того, чтобы был мир, чтобы было ясное небо над головой. И когда с ними такое произошло, они знали, на что идут и ради чего они рискуют. Они делали это ради мира.

Поначалу государство помнило о семьях погибших подводников. Но они не проживают те дни, которые проживаем мы. Недавно у меня возникла неприятная ситуация. Я очно училась в СПбГАСУ (Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет.— «Ъ») на судебного эксперта по строительству сооружений. Хорошая специальность, обучение недешевое.

Но финансово я немного не потянула обучение. Я получала пенсию по потере кормильца. Получение такой пенсии нельзя совмещать с работой и заочным обучением. Денег не хватало — нужно было платить за съемное жилье на окраине Питера, за учебу, покупать продукты. Моему на тот момент будущему мужу приходилось браться за две работы и подработки. Я не могла смотреть, как Влад один надрывается, чтобы у нас все было. Хотя Влад был против этого, но я ушла в академический отпуск, чтобы подзаработать. Позвонила в Пенсионный фонд, предупредила, что ухожу в академ, чтобы они приостановили выплату пенсии по потере кормильца. Но в сентябре мне перечислили пенсию. Я подумала, что это какой-то пересчет. А через полгода мне позвонили из военного комиссариата, потребовали вернуть деньги. Оказалось, пенсия пришла по ошибке. Когда я сказала, что у меня небольшая зарплата, что я не понимаю, каким образом буду возвращать эти деньги, мне начали угрожать судом. Я была в шоке.

Если бы папа был жив, он бы получал свою военную пенсию до конца, почему такое ограничение действует на нас? Я осталась без отца, мне всю жизнь приходится добиваться всего самой и помогать маме. А что государство, забыло? Или просто ставит венки на кладбище?

Конечно, я уже взрослая и всего могу добиться сама. Но, наверное, я от правительства ожидала такой поддержки, какую нам давал Санкт-Петербургский клуб моряков-подводников (Санкт-Петербургский клуб моряков-подводников и ветеранов ВМФ — общественная организация, созданная ушедшими в запас подводниками. С первых дней аварии на «Курске» клуб помогал родственникам подводников оплатой проезда до гарнизона Видяево, медикаментами, деньгами и в дальнейшем продолжил поддерживать семьи погибших подводников, в том числе помогая детям моряков с поступлением в вузы.— «Ъ»). И даже сейчас клуб взял на себя хлопоты, связанные с Пенсионным фондом.

О гибели «Курска»

Когда стало известно о гибели «Курска», родители отца жили вместе с нами в Видяеве. Мама рассказывала, что 12 августа она пошла в сопки за грибами с подругами, а когда вернулась домой, увидела в окно, как бабушка, папина мама, вместе со мной бежит к нашему подъезду. Мама перепугалась. Бабушка сказала: «Ты слышала, что с нашей лодкой случилось?» Мама говорит: «Нет. Что?» И вот тогда она узнала, что с лодкой не могут связаться. А потом мы все сидели перед телевизором и ждали, что хоть кто-то что-то скажет. Ждали и надеялись.

Нас очень долго кормили обещаниями, что есть стуки, что подводники живы, что их спасут. Обычно папа перемещался между седьмым и девятым отсеками. И мама очень надеялась, что он выживет. Но наше правительство сначала отказалось принимать помощь от других стран — говорили, что спасут подводников сами. Если бы не отказались от внешней помощи, возможно, кто-то бы выжил (Здесь мы собрали хронологию того, как освещалась гибель подлодки в августе 2000-го и как память об этой трагедии сохранялась в последующие годы.— «Ъ»).

Но папы в девятом отсеке не было. Его тело нашли в седьмом отсеке на его рабочем месте — между двумя компьютерами. Он погиб только на второй взрыв. На опознании было понятно, что он был в ужасе. Видимо, после первого взрыва он уже понимал, что что-то происходит. Все подробности опознания я узнала не так давно. Для меня до сих пор это очень болезненный разговор.

Маме был 21 год, она ехала на опознание в Северодвинск и думала, что увидит своего мужа таким, каким его знала. Но его тело обгорело. Мама зашла и уставилась в пустые глазницы — она все представляла себе по-другому. Ей начали кричать: «Смотри на зубы, опознавай по зубам». А мама не могла пошевелиться и смотрела на глазницы, пока один военный не догадался прикрыть руками папино лицо.

Моя мама на тот момент была моложе меня. Она не представляла, как она будет без папы. В какой-то момент мама оказалась в больнице. Ей гибель отца далась очень тяжело.

Когда люди узнают, что мой папа погиб на «Курске», они спрашивают: «Но вы-то знаете, что там случилось?» Есть официальная версия, которую многие семьи не приняли, есть множество альтернативных версий — например, что по «Курску» случайно выстрелили свои же корабли. Я придерживаюсь версии, что это произошло по ошибке.

20 лет мы думали, что лет через 10–15 подробности о гибели «Курска» раскроют. Но прошло время, а мы так и не услышали слов: произошла такая-то ошибка, виноваты такие-то люди (Расследование причин катастрофы длилось два года. Следствие установило нарушения в подготовке боевых учений и в проведении спасательной операции, однако сделало вывод, что причинно-следственной связи между нарушениями и гибелью подводников нет, то есть нет виновных в аварии. Хронологию гибели «Курска» можно прочитать здесь.— «Ъ»). Думаю, со временем мы узнаем, что случилось. Может быть, к тому моменту мне стукнет лет 50, а тех, кто виноват в аварии на «Курске», уже не будет в живых.

Но дело не в моем стремлении, чтобы кого-то наказали. Знать правду мне нужно просто для спокойствия души. Не знаю, как у других родственников и детей подводников, но мне тяжело жить, не зная, при каких обстоятельствах погиб отец. Тяжело жить в догадках и просто винить судьбу в том, что произошло.

Я не знаю о том, что есть какие-то общественные движения, объединения детей подводников «Курска», которые добивались бы раскрытия засекреченных материалов дела (Кристина и многие другие родственники погибших подводников считают, что материалы расследования аварии на «Курске» засекречены. В беседе с «Ъ» адвокат Борис Кузнецов и журналист Елена Милашина, которые в начале 2000-х годов изучали 133 тома материалов уголовного дела, сказали, что в них нет засекреченных данных. «Ъ» не удалось получить точную информацию про статус уголовного дела о гибели «Курска». Мы направили вопросы в Главную военную прокуратуру — есть ли в материалах этого дела сведения, которые являются засекреченными, а также кто и каким образом может ознакомиться с материалами дела. Однако на эти вопросы представитель Главной военной прокуратуры ответил, что запрошенные редакцией сведения «составляют государственную тайну».— «Ъ»). Я всегда пыталась узнать что-то сама и стремилась к этому. И думаю, что все семьи хотят знать правду, все дети хотят знать, почему их отцы погибли.

Ведь на «Курске» погибли 118 человек, многие из них были, как мой отец, очень молодыми парнями. А когда погибают люди, задаешься вопросами: за что и почему? В жизни бывают несчастные случаи. Но чтобы военные погибли в таком количестве и до сих пор неизвестны подробности — такого не должно быть.

О себе и о будущем

С детства я хотела работать в госструктурах. Я считала, что, работая там, смогу узнать, почему погиб папа. Кроме того, простым людям очень непросто пробиваться в жизни, а если ты работаешь на государство, то у тебя есть бонусы, есть хорошая пенсия.

Несмотря на то что море унесло жизнь папы, я очень люблю море и сначала хотела поступать в Нахимовское военно-морское училище в Петербурге, но мама дала понять, что, если что-то случится и со мной, она этого не переживет. Поэтому после школы я поступила в Академию МВД и отучилась на юриста. Хотела пойти на работу в участок полиции, но знакомые отговорили: сказали, что оттуда потом сложно уйти и поменять что-то в жизни, даже если захочется. Кроме того, у меня были проблемы со здоровьем и с финансами, а прохождение медкомиссий стоит дорого.

Первый год после академии я работала, помогала маме финансово, пыталась найти себя и поступила на платное отделение в СПбГАСУ на судебного эксперта по строительству. Но стало тошно от постоянной работы с бумагами, да и финансово учебу я не тянула, поэтому ушла в академический отпуск. Позже пыталась поступить в Институт Герцена (Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена.— «Ъ») на педагога и психолога, сдала экзамены, прошла по баллам на бюджет, мне должны были прислать приказ о поступлении, но меня не зачислили (На вопрос о причине Кристина ответила, что считает, что на ее место якобы «зачислили другого человека по блату».— «Ъ»).

К тому времени мой молодой человек устроился программистом на «Производственную фирму "КМТ"» в Ломоносове. Он уговорил меня прийти к ним поработать — как-никак стабильная зарплата. Поэтому сейчас я работаю на заводе на административной должности и живу в Ломоносове. Город маленький: площадь с фонтаном, парк, Красный пруд, причал — и все, больше пойти здесь особенно и некуда. Иногда езжу в Петербург навещать маму.

Душа по-прежнему лежит и к госслужбе, и к психологии — к работе с детьми. Хочу закрыть гештальт с получением высшего образования и сейчас рассматриваю два варианта: учиться на психолога или на педагога, чтобы работать с детьми, которым нужна помощь в трудных ситуациях. Я всегда любила детей. Сама прошла через сложности в детстве, при этом я всегда хорошо чувствовала людей и умела находить для них нужные слова.

Вторая мечта — это полная и счастливая семья. В свое время папа делал для нас с мамой все. И, думаю, самое большое достижение человека — это его семья и то, что он для этой семьи делает. Я хочу создать семейное гнездышко (25 июня 2022 года Кристина вышла замуж.— «Ъ»), мечтаю купить дом, в котором мы все будем жить, чтобы моя мама приезжала к нам отдыхать от городской суеты, хочу, чтобы мой будущий ребенок ни в чем не нуждался.

Сейчас пока что приходится тяжеловато. Даже ради нашей свадьбы нам пришлось много работать. Мы с Владом хотели просто расписаться и уехать в область. Но мама сказала, что папа, когда я родилась, мечтал о том, как он будет выдавать свою маленькую принцессу замуж, представлял мою свадьбу. Мама дала понять, что она не простит себе, если я в итоге просто пойду и распишусь. Мама их с папой свадьбу очень хорошо помнит. Она хотела, чтобы и мы с Владом отметили и запомнили это событие так же, а не просто расписались. Родители помогли накопить денег на свадьбу, поскольку зарплаты у нас небольшие и мы снимаем квартиру.

Если мой ребенок захочет быть военным, наверное, я спокойно к этому отнесусь. Хотя, не скрою, я боюсь такого решения и не хочу пережить то, что пережили родители подводников. Я не верю, что сейчас современные технологии позволили бы спасти экипаж подводной лодки. Несчастья на флоте все равно случаются. А я хочу, чтобы мой ребенок жил и чтобы у него все было. Не должно быть такого, чтобы родители хоронили детей. Но в любом случае мы с мужем будем передавать историю дедушки нашим детям — это то, что нельзя забывать, то, что останется с нами навсегда.