Анна Силогава

Новость о катастрофе на «Курске» застала трехлетнюю Аню и ее маму на отдыхе в Севастополе. Мама Анны, Оксана, вернулась домой в Видяево, рассчитывая быстрее узнать новости о муже. А Аня на Север так и не вернулась. Первые годы после трагедии девочку воспитывали бабушки и дедушка. Анна уверена, что правду о гибели подводников важно знать в первую очередь их семьям, и надеется, что ее будущие дети не станут военными.

Это одна из историй четырех детей подводников «Курска». Другие истории героев спецпроекта «Отсеки памяти» можно прочитать здесь.

О детстве и семье

Мои родители из Севастополя, они знали друг друга с самого детства. Я тоже родилась в Севастополе. Я была долгожданным и достаточно поздним по тем временам ребенком. Папа хотел дочку и знал, что назовет ее Аней. Бабушка говорила, что, когда ему сообщили, что родилась девочка, он вбежал в подъезд с криком: «Мама, у меня дочка родилась!» Это слышали все вокруг. Настолько он был счастлив. Когда мне исполнился год, мы с родителями переехали на Север в Видяево. Детства на Севере я не помню, но на семейных видео вижу, как мы там ходили: десять тулупов, сапоги на несколько размеров больше, чтобы под них поместились десять пар носков. Смотрю на это и думаю: как там люди вообще жили?

Трагедия случилась в августе 2000-го, когда мне было 3 года. Мы с мамой тогда были в отпуске: гостили у бабушки с дедушкой в Севастополе. На Север я больше не вернулась. Узнав об аварии, мама уехала и какое-то время жила в Видяеве одна, у нее долгое время была депрессия. В Севастополе жили мои бабушки и дедушка — мама мамы и родители папы. Они воспитывали меня первые годы после катастрофы. Я была эмоциональным ребенком, и они старались максимально оградить меня от негативной информации.

Я так смутно помню тот период жизни. Даже не понимаю почему. Сейчас просто представляю масштаб трагедии, горя, слез, всеобщей истерики, но из моей памяти это как будто вычеркнуто. Как будто меня это не коснулось. Помню, как ходила в детский садик, как летом меня навещала мама, помню бабушку с дедушкой. А почему я там жила без мамы — не помню. Возможно, это защитная реакция организма. Но, наверное, это все равно как-то откладывало свой след на психике. Бабушка рассказывала, что тогда я болезненно реагировала на все, даже не понимая, что происходит.

Я помню, что как-то спросила у бабушки, когда приедет папа. Она ответила, что он надолго уехал, очень надолго... Но мне все говорят, что такого не было. Бабушка рассказывала, что о гибели «Курска» я узнала от соседского мальчика, когда гуляла во дворе, и прибежала домой спрашивать, что с папой. Но лично я этого не помню. Недавно нашла старое интервью, где мама говорит, что ей было сложно рассказать о случившемся дочери. Наверное, они пытались мне это объяснить.

Когда мне было 5 лет, мы вдвоем с мамой переехали в Московскую область в квартиру, которую получили от государства как семья погибшего подводника. В народе наш дом в Реутове назывался «вдовий», потому что в нем получили квартиры семьи подводников «Курска». Примерно тогда ко мне и пришло осознание, что папы нет. Папа погиб. Папа — герой.

В Реутове я пошла в школу. Ребенком я остро воспринимала, что кто-то идет с родителями, с мамой и папой, а я — нет. Но у меня всегда было очень четкое осознание, что мой папа героически погиб. Это немного подбадривало. В подростковом возрасте было тяжело от понимания, что у меня нет отца, нет защиты, что это слабость. А с другой стороны, в силу моего характера это придавало сил.

Я говорила себе: «Мой отец — герой. Я не могу его подвести, я должна быть сильной». Мне кажется, что все это меня сильно закалило — я достаточно долго могу с чем-то бороться, во мне есть стойкость и целеустремленность.

Потом мама продала квартиру в Реутове, и мы переехали в Москву. Я была сложным ребенком. В Москве на меня могла влиять только мама, больше я никого не слушала. А в Севастополе авторитетом был дедушка, папин отец. Он больше всех пытался меня оградить от негативной информации, заботился о том, чтобы я была спокойна, счастлива, чтобы мне было хорошо. Дедушка уже умер. Но он остается для меня примером для подражания, кумиром, идеальным мужчиной.

В нашей семье тема «Курска» очень важна, родственники с уважением относятся к памяти об этой трагедии. Мы близко общаемся с бабушкой по папиной линии. Когда приезжаем с мамой к ней в гости в Севастополь, у нас всегда заходит разговор о молодости родителей.

Образ отца

Складывается впечатление, что фраза «душа компании» — это про папу. Внешне и по характеру я похожа на него. Я экстраверт, всегда делюсь своими радостями и горестями. Люблю все, что связано с проведением праздников. В школе и в институте организация всех мероприятий была на мне.

Папа был очень целеустремленным. Целеустремленность он проявил при поступлении в военно-морское училище. С первого раза поступить ему не удалось: из-за искривления носовой перегородки он не мог пройти барокамеру. Уже после армии в 1990 году он поступил в Черноморское высшее военно-морское ордена Красной Звезды училище им. П. С. Нахимова, а через три года в связи с распадом СССР перевелся в Калининградское высшее военно-морское училище (современное название — Балтийский военно-морской институт им. Ф. Ф. Ушакова.— «Ъ»). По специальности он был ракетчиком надводных кораблей. После распределения попал на Северный флот, а там, видимо, из-за недостатка кадров,— на подводную лодку. На «Курск» он пришел во время последнего этапа ходовых испытаний лодки.

И бабушка, и мама рассказывали, что он очень быстро шел по карьерной лестнице — в 30 лет получил звание капитана третьего ранга.

Бабушка с дедушкой не поддерживали его решение идти в военную структуру, отговаривали. Но они жили в Севастополе, а Севастополь — это город моряков, там многие люди связаны с морем, и, наверное, на решении отца стать военным это сказалось.

Мама всегда переживала, что на подводной лодке может что-то произойти, а папа ее всегда успокаивал, говорил, что ничего плохого просто не может быть, потому что «Курск» — супернадежная лодка. Он говорил, что это инновационная лодка, что это мощь, сила и вообще гордость нашей страны... Он был полностью уверен в ней.

У нас дома сохранился видеоархив тех лет. Но, как назло, в основном сняты я и мама, а видео с папой очень мало. Чаще всего он снимал и остался за кадром. Поэтому у меня сохранился его голос, а его изображения нет. Есть немного видео с ним, когда нас снимал кто-то из его друзей. Например, есть видео, где папа гуляет со мной по Видяеву один, пока мама уехала куда-то в магазин. Зима, холод, я бегаю без перчаток. Смотреть на это, конечно, забавно.

О личной памяти

Конечно, я понимаю, что гибель «Курска» — это трагедия мирового масштаба. Но для меня эта история — мое, личное. Я об этом думаю, живу с этим.

12 августа — важный для меня день. О таких днях говорят, что он обведен красным цветом в календаре. Раньше, когда работы было меньше, я уезжала на все лето или на месяц в Севастополь и 12 августа встречала там. Я старалась быть с бабушкой, чтобы поддержать ее и быть рядом. Мы шли на панихиду в местную церковь, потом ехали на митинг памяти и на кладбище, где похоронен папа. Сейчас, к сожалению, у меня нет возможности надолго уехать из Москвы. Я стараюсь подстраивать отпуск так, чтобы быть 12 августа в Севастополе. Но последние несколько лет это не удавалось.

В Москве 12 августа я всегда иду в церковь, ставлю за папу свечку. В этот день есть желание побыть одной, наедине со своими мыслями. Мама тоже идет в церковь. 12 августа мы с ней созваниваемся, но она тоже переживает эту дату сама с собой — так же, как и я.

Память для меня — это возможность сохранить человека в разных его проявлениях — внешних, эмоциональных — в своей голове, в своей душе. Память о папе — это что-то, что я несу внутри себя, это боль и гордость одновременно. Я никогда об этом не забываю, у меня в голове постоянно мысль об отце.

Об общественной памяти

В школе, вузе и сейчас на работе почти все знают, что мой папа погиб на «Курске». Когда в разговоре спрашивают, кто мама, кто папа, и я говорю про папу, оказывается, что все помнят об этой катастрофе. Я даже удивлена тому, что мои сверстники в курсе. Это сильный показатель.

Недавно я была в Калининграде в отпуске. От мамы узнала, что на территории Калининградского высшего военно-морского училища (В 1998 году было преобразовано в Балтийский военно-морской институт, в 2002 году получило имя адмирала Ф. Ф. Ушакова.— «Ъ») есть мемориал в честь ребят с «Курска», в том числе папы (воспитанниками Калининградского высшего военно-морского училища были пять подводников, погибших на «Курске»: капитан 3 ранга Андрей Силогава, капитан-лейтенанты Борис Гелетин и Олег Насиковский, старшие лейтенанты Сергей Фитерер и Александр Гудков.— «Ъ»). Конечно, это закрытая территория. Я туда приехала, позвонила, представилась, попросила меня пропустить. Меня встретил начальник по воспитательной работе. Он показал мемориал, рассказал, что они помнят о папе, проводят отпевание в церкви. На территории училища стоит небольшая церквушка, в ней — плиты с именами погибших выпускников училища, в том числе с именем моего папы. Мы обменялись контактами, договорились, что отправлю ему папины фотографии для музея, который есть в Балтийском военно-морском институте.

Это общественная память. И, конечно, мне душу это греет. Не потому, что речь идет о моем отце, а в целом потому, что ребята погибли на своей работе, при исполнении своего профессионального долга.

И это интервью с вами тоже помогает сохранить память о трагедии «Курска». Но если говорить про моего отца — мне главное, что я о нем помню. Главное — что память живет у меня внутри.

Моя бабушка, например, часто ходит на памятные мероприятия, концерты в севастопольскую школу №37, где учился отец, передает туда фотографии: она считает, что память нужно больше распространять.

Насколько хорошо общество помнит о «Курске» — сложно оценить. Много интервью и материалов о «Курске» было в самом начале, в последнее время вижу только какие-то заметки к 12 августа в новостной ленте. Думаю, те, кто хочет сохранять память, они это делают от души. И это хорошо. Есть отдельные люди, которые занимаются памятью о «Курске», например София Дудко (София Дудко — мама погибшего старшего помощника командира «Курска» Сергея Дудко. После смерти сына она начала общественную деятельность по сохранению памяти о «Курске», издала книгу об экипаже подводной лодки, проводит «уроки мужества» в школах.— «Ъ»).

Почему не сложилось объединения детей подводников «Курска» и почему мы не общаемся друг с другом? Это хороший вопрос. Даже не задумывалась об этом. Думаю, дело не в нежелании, а в территориальном разделении. Людей раскидало по всей стране.

Больше общаются городами: мама общается с родственниками подводников, которые живут в Москве, бабушка — с теми, кто в Севастополе, питерцы — с питерцами.

Думаю, что такое объединение нужно, если будет какая-то цель, бОльшая, чем просто нести память. Например, цель движения «Матери Беслана» — говорить о проблеме терроризма в мире и содействовать объективному расследованию теракта в школе.

Создать общественное движение, чтобы узнать правду,— это здорово. Но пока что никто этим не занимается. Сейчас говорю с вами говорю и думаю: а почему я этим не занимаюсь? Наверное, в силу какой-то своей инертности. Я понимаю, что это не особо реально. Все, что бы я ни находила,— это мои доводы.

О гибели «Курска»

У мамы было нехорошее предчувствие накануне катастрофы. Мы с ней уезжали в Крым в отпуск. Папа провожал нас на поезд. Мама рассказывала, что, когда они прощались на вокзале, у нее было ощущение, как будто они видятся в последний раз.

Когда она рассказала мне об этом, я подумала: что если из-за того, что у нее возникло такое ощущение, и произошла авария? Каждый раз, когда кто-то из близких куда-то уезжает, я начинаю себя накручивать, что, может быть, у меня сейчас тоже есть плохое предчувствие.

Когда по телевизору сообщили, что на «Курске» что-то случилось, сначала была надежда. Нам говорили, что надо подождать, что все хорошо, что их спасают, что в подводную лодку подают кислород... Оттягивали время, пытались успокоить семьи (Здесь мы собрали хронологию того, как освещалась гибель подлодки в августе 2000-го и как память об этой трагедии сохранялась в последующие годы.— «Ъ»).

После того как сказали, что лодка затонула, и подтвердили гибель всех подводников, устраивали собрания для их жен и родителей, чтобы как-то эту ситуацию попытаться объяснить. Мама участвовала в них. Она говорила, что была тогда в глубокой депрессии: она потеряла очень близкого человека, просто не понимала, как она будет без него. У них с папой было столько планов, но в один миг все оборвалось.

Папа — единственный сын у своих родителей. Бабушка вспоминала: она была в сильном эмоциональном потрясении и очень долго не верила, что его нет. У нее было ощущение, что этого не может быть.

Я знаю официальную версию, знаю неофициальные. Сложно принимать официальную версию, потому что столько уже было сказано неправды, придумывали какие-то небылицы, что чуть ли не спускают еду по трубочкам.

Конечно, я хотела бы знать больше, чем известно. Знать правду мне важно. У мамы есть друзья, которые разбираются в технических моментах, но конкретные утверждения сделать ни они, ни я не могут. Я понимаю, что не разбираюсь в этой теме, поэтому стараюсь не принимать какую-то конкретную точку зрения. Да, мне хочется знать уже из официальных источников рассекреченную информацию (Анна и многие другие родные погибших подводников считают, что материалы расследования засекречены. В беседе с «Ъ» адвокат Борис Кузнецов и журналист Елена Милашина, которые в начале 2000-х годов изучали 133 тома материалов дела, сказали, что в них нет засекреченных данных. «Ъ» не удалось получить точную информацию про статус уголовного дела о гибели «Курска». Мы направили вопросы в Главную военную прокуратуру — есть ли в материалах этого дела сведения, которые являются засекреченными, а также кто и каким образом может ознакомиться с материалами дела. Однако на эти вопросы представитель Главной военной прокуратуры ответил, что запрошенные редакцией сведения «составляют государственную тайну».— «Ъ»). Не знаю, доживем ли до этого момента.

В первую очередь это важно знать семьям подводников, потому что погибли наши близкие люди. Если говорить о значении правды для общества — она тоже важна, потому что подводная лодка — это военный объект, на котором во время обычных учений внезапно погибли военные. Насколько я знаю, запросов со стороны родных погибших подводников рассекретить информацию не было.

Мама знает, что было расследование причин аварии, но, по ее словам, те архивы, которые предоставляли родственникам,— это просто личные дела подводников, а не рассекреченная информация (В начале 2000-х годов родственники погибших подводников были признаны потерпевшими по делу о гибели «Курска». Это дало им право ознакомиться с материалами расследования аварии, которое вела Главная военная прокуратура. Но как рассказал «Ъ» адвокат Борис Кузнецов, большинство родственников подводников не воспользовались правом доступа к материалам уголовного дела.— «Ъ»). Думаю, что так просто не получится узнать правду. О том, что семьи подводников как потерпевшие могут ознакомиться с материалами дела, мне не было известно. Если такая возможность есть, я, конечно, хотела бы ею воспользоваться.

О себе и о будущем

Когда я была подростком, я хотела выбрать такую профессию, чтобы помогать людям. Даже была мысль пойти учиться в академию МЧС. Был максималистский возраст, хотелось чего-то возвышенного: не просто помогать, а спасать людям жизни. Конечно, сыграл роль героизм отца, который совершил подвиг — во всяком случае, для меня это так. Но мама направила в сторону стоматологии.

Мама трудится стоматологом-терапевтом в стоматологической поликлинике в Реутове. Она очень любит свою работу. Но мне настолько скучно просто ставить пломбы. Мне хочется больше адреналина, поэтому я решила: если стоматология, то максимально приближенная к нестандартным ситуациям. Когда я сказала родным и маме, что хочу работать в хирургической стоматологии, они меня отговаривали: говорили, что это очень серьезная отрасль стоматологии, что это сложная, мужская профессия. Но на самом деле это стереотип. В ординатуре, где я училась, девушек даже больше.

Я работаю в частной стоматологии в Москве уже около шести лет: начинала как ассистент, постепенно переросла во врача. Когда мои пациенты уходят довольные, счастливые, бабушки потом приходят со связанными носочками — это просто бальзам на душу.

Мне нравится то, чем я занимаюсь, и нравится, что в стоматологии есть большой простор для развития, нужно постоянно учиться, узнавать новое. Главная цель сейчас — начать имплантировать, углубляться в более сложные вещи, заниматься костной пластикой. Я не хочу быть заурядным врачом, хочу быть на уровень выше: знать и понимать больше, делать сложные операции, браться за непростые случаи, чтобы была возможность решить любые проблемы людей в сфере хирургической стоматологии.

Потихонечку хочется начинать создавать семью. Мне хотелось бы иметь полную семью: мама, папа, дети, чтобы все были вместе. Я к этому иду. Но пока что больше занимаюсь карьерой, чтобы чувствовать себя уверенно и чтобы профессионально расти дальше. Не хотела бы, чтобы мои дети были как-то связаны с военными структурами. Если это будет их сознательный выбор, понимаю, что надо его принимать, но я отнесусь к этому с большой опаской. Я очень уважаю выбор отца — его решение стать военным. Но это сильно ограничивает свободу. А мне бы не хотелось, чтобы мои дети были кому-то подчинены и должны были исполнять чьи-то приказы. Не говоря уже о том, что я ни в коем случае не хочу даже допускать мысли о том, что трагедия, которая произошла в нашей семье, может повториться.