выставка живопись
В Аполлоновом зале Эрмитажа открылась очередная выставка одной картины. На этот раз — "Головы Медузы", написанной Питером Паулем Рубенсом примерно в 1617-1618 годах, ныне хранящейся в собрании Венского художественно-исторического музея. Картина навеяла МИХАИЛУ Ъ-ТРОФИМЕНКОВУ неожиданно современные ассоциации.
В экспозиции венского музея "Голову Медузы" до сравнительно недавнего времени скрывала занавесочка: смотритель отодвигал ее по просьбе посетителя, очевидно предварительно убедившись, что перед ним — совершеннолетний и вменяемый субъект. "Занавешенная картинка" Рубенса — своего рода порнография, но порнография не секса, а страха. Недаром и предназначалась она, по всей вероятности, для владельца какого-нибудь "кабинета редкостей", собрания уникумов и курьезов, подчас чудовищных.
Фон предельно лаконичен: какой-то каменный уступ, обобщенный, сумрачный пейзаж с низким небом. Ничто не отвлекает внимания от пресловутой головы. Из перерубленной Персеем гортани Медузы сочится, густея, кровь. Лицо побледнело до зелени, остекленели налившиеся кровью глаза, вывалился язык. Крылатое чудовище, убивавшее взглядом (мало кто помнит, что Медуза была, прежде всего, несчастной дочерью морского божества Форкия, изнасилованной Нептуном и превращенной Минервой, ревновавшей к ее прекрасным волосам, в монстра), умерло, но еще живы волосы-змеи. Они шевелятся на голове, сплетаются в склизкие клубки, расползаются в стороны. Выписаны они вкусно: разве что шипения не слышится. У одной из них — две головы: это так называемая амфисбена. Общество змей делят пятнистая саламандра, пауки-крестовики, скорпион: одним словом, ночной кошмар естествоиспытателя.
Пресловутая занавеска может рассматриваться как метафора. Великий и чудовищно плодовитый мастер барокко в этой картине как бы отодвинул "занавесочку" собственной живописи, приоткрыв на мгновение то, что скрывается — и в его творчестве, и в подсознании европейской культуры XVII века — за пресловутым "торжеством плоти", с которым обычно ассоциируется искусство Рубенса. В эрмитажном "Персее и Андромеде" галантный рыцарь обихаживает спасенную им голенькую красавицу, деликатно обратив в сторону щит с прибитой к нему головой Медузы. А здесь Рубенс напоминает, сколь чудовищен был пролог этой идиллии: кровь, мерзость, разбегающиеся в разные стороны гады. Торжество справедливости и любви, оказывается, имеет такую вот изнанку, которая начисто портит удовольствие от триумфа Персея.
"Голова Медузы" дает повод задуматься о современной массовой культуре. Изъятая из барочного контекста, картина может быть описана в ее терминах как трэш. В основу такого презираемого жанра, как массовый фильм ужасов, легла в значительной степени как раз европейская метафизика: от средневековья до барокко. Вторжение какого-нибудь маньяка с электропилой на праздник жизни — вариация на тему "плясок смерти". А мастера-гримеры, делающие макияж для вампиров и зомби,— прямые или косвенные ученики Питера Пауля Рубенса.
В его работе видна одна из сущностных особенностей искусства барокко. Плоть самонадеянно цветет, стараясь не вспоминать о неминуемом распаде, разложении. Черепа на полотнах призывают помнить о смерти, но втуне. Символично, что "Голова Медузы" какое-то время находилась в коллекции английского короля Карла I. Его судьба вполне барочна: вряд ли в дурном сне ему привиделся бы эшафот, на котором победившие пуритане Кромвеля отрубят царственную голову, словно голову Медузы, которой он любовался.