После серии предварительных просмотров руководство Международного театрального центра им. Ермоловой решило включить спектакль Алексея Левинского "Клоуны" в свою афишу. Репутация Левинского-режиссера прочна, однако он никогда не был и, по всей видимости, не будет в числе "лидеров театрального процесса". Прежде всего потому, что упорно игнорирует требования моды, предпочитая обособленную сосредоточенную работу, и мода платит Левинскому той же монетой. Однако последние постановки Левинского, и в том числе "Клоуны", превосходно демонстрируют, насколько обаятелен может быть театр искусной, отточенной формы в нынешние аморфные времена.
"Клоуны" состоят из двух частей. Первая, "Дарио, Барио и компания. Клоунада", представляет собой антре — ряд небольших сценок французской клоунады начала века, с которых, собственно, и начинал в свое время Левинский-режиссер. Вслед за ним из "века минувшего" в "век нынешний" перешел и актер Театра сатиры Александр Воеводин — в роли гениально-мишурного комедианта Дарио, одеяние которого искрится блестками, а лицо то скрывается под остроносой маской, то, появляясь снаружи, расплывается в лукавой улыбке, так что Дарио на все лады дурачит своих компаньонов. Простоватый Барио, трусливый и жадный плут Жозеф, чванливый резонер мсье Луайяль — все они, поочередно и вместе, становятся жертвами обмана. Возвышающего обмана, следует добавить, ибо лицедей Дарио есть, по мысли режиссера, хранитель корпоративного актерского духа, владеющий полузабытым ремеслом сиюминутной иллюзии. Актеры Левинского не пытаются воссоздать действительный облик старинного спектакля на площади (что невыполнимо), а, скорее, напоминают о той эпохе, предъявляя лишь детали утраченного целого. На современной сцене не столько стилизуется сцена старинная (как это было в русском театре начала века), сколько обнажается механизм чистого, непосредственного восприятия, утерянного современным зрителем. Колыхание занавески, означающее бурю, и пощечина, означающая молнию, для наивного Барио обретают подлинность. "Убитый" Дарио "возносится на небеса" за спиной растерянного компаньона и — для последнего — действительно пропадает. Ну а современному зрителю предлагается решить, насколько острота его зрения предпочтительнее слепоты Барио.
Первая часть сюжетно никак не связана со второй — подобно французской lever de rideau, короткой пьесе, предваряющей основной спектакль. Она не предвосхищает его, а настраивает зрителя на определенный лад — возвышенный, печальный и вместе с тем иронический. Когда все "приемы" и "трюки" предъявлены, разоблаченная иллюзия вступает в свои права, и начинается "драма". Во второй части актеры исполняют "Кармен", причем история, почти погибшая под бременем хрестоматийных истолкований, получает остроту и свежесть только что изобретенной игры. Никакой "новой трактовки" при этом не предлагается: цель достигается чисто театральными средствами. В неожиданном качестве используется либретто знаменитой оперы Бизе, принадлежащее Анри Мельяку и Луи Галеви. Левинский обнаруживает в двусмысленном, полном сюжетных натяжек тексте источник своеобразного очарования, придавая куплетам и ариозо обаяние примитива. Пониженными голосами, с расстановкой и паузами, с невероятной серьезностью актеры нащупывают ритм аритмичного текста, извлекая пародийный эффект не из утрирования, а из осторожной игры оттенками. Оперные номера, сопровождаемые аккуратным "школьным" аккомпанементом рояля, отстраняют драматическое действие. Посредством суховато-четкой пластики из-под жирных слоев романтического грима высвобождается та "утонченная, умышленная холодность, в духе Мериме или Мельяка", о которой писал Марсель Пруст. Актеры владеют своими персонажами как кукольник — перчаткой, и старинное комедиантское ремесло все-таки торжествует. А когда в финале дон Хозе и Кармен встречаются глазами, впору вспомнить слова бессмертного Дарио, требующего у Барио, чтобы убийство свершилось "подмышку, как в театре": "Я очень хочу быть убитым, но не желаю умирать". И тогда становится ясен художественный смысл трактата о цыганах, завершающего сочинение Мериме: его Кармен была убита, но не умерла, и автор аккуратно сложил в сундучок свой кукольный театр.
МИХАИЛ Ъ-СМОЛЯНИЦКИЙ