Книги за неделю

"Записки о Рейчел" — первый роман одного из самых известных британских писателей Мартина Эмиса. Сын знаменитого Кингсли Эмиса дебютировал спустя 20 лет после своего отца — условно говоря, герой "Записок Рейчел" Чарльз Хайвэй считался "сыном" "Счастливчика Джима". Это должно было быть знаково — каким будет потомство "рассерженных молодых людей", к которым причислялся Кингсли Эмис. Потомство вышло вовсе не бунтарское. Герой оказался вполне приличным молодым человеком, готовящимся поступать в Оксфорд. А если он только и думает что о сексе и постоянно ходит сдаваться урологу, то с кем в молодости не бывает. Возможно, старших он покорил и тем, что сам — обстоятельный 19-летний старичок: уже успел накопить целый архив и весь роман трясется над рукописями под названием "Записки о Рейчел".

Это уже не открытость и трогательная юношеская откровенность героя Сэлинджера, но еще не иронический дневниковый понос нынешнего британского любимца Адриана Моула. Все же на дворе 1973 год. Представить только, что Эмиса тогда перевели бы и у нас — вот где Чарльза Хайвэя встретили бы с распростертыми объятиями.

Проблема молодости вовсе не в ограничениях. Напротив, проблема в слишком большом выборе. Чарльз Хайвэй демонстрирует удивительное умение перевоплощаться. По ходу повествования он поворачивается к читателю разными своими сторонами — словно просит помочь выбрать самый подходящий "наряд". Он готов подстроиться под структуралистов, под родителей, под читателя, под Рейчел ("Если б она была хиппи, я бы говорил с ней о наркотическом опыте, если бы она придерживалась левых взглядов, я бы делал несчастный вид и ел консервированную фасоль прямо из банки"). Он готов быть чистюлей и цитировать какой-то похабный тинейджеровский фольклор, готов неделями не мыться и, ковыряя в носу, почитывать Сартра и Камю.

Единственный, кто берет на себя ответственность и становится советчиком юному Хайвэю,— это оксфордский экзаменатор. Он просто приказывает будущему студенту не выпендриваться и, забросив "всю эту структуралистскую муру", "просто читать стихи".

В новом романе Рубена Давида Гонсалеса Гальего "Я сижу на берегу" взросление героя, напротив, проходит среди сплошных ограничений. Здесь в главных ролях — остановившееся время и замкнутое пространство интерната для престарелых и инвалидов. Это те же декорации, в которых происходило действие первой букероносной книги Гальего "Белое на черном". Теперь небольшие рассказы из интернатской жизни вплетены в драматическое действо. Автор предваряет пьесу указаниями: "Никаких инвалидных колясок, костылей или протезов. Актеры должны быть здоровы хотя бы настолько, чтобы бить чечетку". Видимо, выбор формы обусловлен не только тем, что дебютную книгу Гальего уже инсценировали (и уже предугадали авторские пожелания). Для гиперреалистического повествования драматическая форма — своеобразная отдушина, возможность показать мечтания героев и раскрасить черно-белое повествование (к торжествующим в рассказах врачам и медсестрам на сцене присоединяются неожиданные балерина и летчик, напоминающий о героях "Маленького принца" и о том, что здесь никто никогда не бывает "в ответе за тех, кого приручил"). Продвижение от рассказа к рассказу дается очень непросто — как если бы вас заперли в замкнутом пространстве с одним из героев Достоевского, например с Ипполитом из "Идиота". Достоевский без полифонии — очень трудное чтение. Но знание, заложенное в этом тексте, необходимо. Большая часть книги — это долгий, порой по-сократовски изощренный диалог двух персонажей, самого Рубена и его друга, больного миопатией Миши. Миша, отлично играющий в шахматы, учит Рубена, что в этом театре абсурда всегда можно провести свою по-шахматному выверенную логическую партию.

Повесть молодого писателя Дениса Яцутко "Божество" написана от лица ребенка. Начинается исповедь с самого младенчества. И этот герой вовсе не тот пупс, для которого сочиняли свои стишки Чуковский и Барто. У него сразу множество претензий: к родителям, собственному горшку и к мирозданию. До некоторых его вопросов хорошо если дорастешь лет этак в тридцать. Это какой-то духовный вундеркинд. Еще молоко на губах не обсохло, а уже чуть ли не декламирует сонеты к Прекрасной Даме. Воспоминания о детском саду он сопровождает кряхтением: "Ох уж эти мне галломанские кальки!"

Награждая кроху таким дискурсом, автор поступает в соответствии с давней театрально-киношной кастинговой нормой: на роли детей всегда было принято брать утянувших груди и как следует наловчившихся сюсюкать дам небольшой комплекции. Герой планомерно ищет свое место в жизни, причем это место никак не у мамы на коленях и даже не в детской песочнице. Каждый ребенок, по Яцутко, "божество", которому только надо дать возможность сотворить собственный мир. Но тут, как назло, появляются дьяволы во плоти в виде родителей, воспитателей, одноклассников и вообще старших. В общем, если бы младенцы умели читать, "Божество" Дениса Яцутко точно стало бы их культовой книгой.

Впрочем, и тогда у "Божества" точно нашлось бы немало критиков. Ведь Денис Яцутко, как следует из аннотации, филолог из Ставрополя, поработавший контрактником в армии, журналистом, учителем и менеджером,— человек из поколения тридцатилетних. То есть из тех людей, что застали черно-белые телевизоры и носили у сердца значок с кудрявым малышкой Ильичом. Нынешние же дети могут просто не понять героя "Божества". Подумаешь, мама выбросила пластилиновые поделки. Ведь даже если тебе всего лишь "от двух до пяти", всегда можно расслабиться и сыграть, например, в "War Craft".

Мартин Эмис. Записки о Рейчел / Перевод с английского М. Шерман. СПб.: Амфора, 2005