В апреле 2020 года исполнится 150 лет со дня рождения Владимира Ленина, а годовщина его смерти приходится на 21 января. «Огонек» задумался над тем, в чем сила ленинского наследия.
Ленин и сейчас с нами. Он продолжает оставаться аргументом, символом, диагнозом и даже укором
Фото: Эдди Опп, Коммерсантъ / купить фото
Ленин и сейчас с нами. Он продолжает оставаться аргументом, символом, диагнозом и даже укором
Фото: Эдди Опп, Коммерсантъ / купить фото
23 января 1924 года тело умершего Владимира Ильича Ленина положили в гроб. На руках гроб вынесли из дома в Горках, где в бывшем имении московского градоначальника он провел последние годы, и доставили на станцию Герасимово. Спецпоезд прибыл в Москву на Павелецкий вокзал. Отсюда — и тоже на руках — тело донесли до Колонного зала Дома союзов. 27 января гроб отнесли на Красную площадь.
Пока шло прощание с Лениным, советские руководители поспешно отказывались от его наследства. 30 января 1924 года комиссия по организации похорон вождя рассмотрела вопрос «О запрещении тов. Дзержинским распространения "Завещания Ленина"». Политическим завещанием первого руководителя Советской России принято считать его знаменитое «Письмо к съезду», где речь шла о важнейших кадровых делах.
Комиссия горячо одобрила решение главного чекиста: «Запрещение подтвердить». Партийные чиновники публично клялись в верности усопшему вождю, но его воля, выраженная им столь ясно и недвусмысленно, уже ничего для них не значила.
После смерти Ленин превратился в политический символ, товарный знак. Им ловко пользовались его наследники, в большинстве своем Ленина не понимавшие. Для всех остальных — диковинка, московская достопримечательность. Туристы приезжают в столицу, идут на Красную площадь, заходят в ГУМ и в Мавзолей. Где еще в мире бесплатно увидишь такую мумию?
Восторженные книги о Сталине выходят одна за другой. Сталин — знамя державников, образец для подражания. О Ленине редко вспоминают, да и то в основном иностранцы. Несправедливо.
Идеи, чувства и настроения, впитанные и аккумулированные Лениным, не ему принадлежат. Но он первым сумел превратить их в практическую политику и столетие назад перевернул жизнь России. Удивительным образом ленинское наследие живо.
Грабь награбленное!
«Вот перемены, произошедшие в Петрограде за месяц революции,— записывал в дневнике в 1917 году будущий знаменитый социолог Питирим Сорокин.— Улицы загажены бумагой, грязью, экскрементами и шелухой семечек подсолнуха. Солдаты и проститутки вызывающе занимаются непотребством.
— Товарищ! Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Пошли ко мне домой,— обратилась ко мне раскрашенная девица.
Очень оригинальное использование революционного лозунга!»
Мы все еще во власти романтических представлений о том, что происходило в России в годы революции и Гражданской войны. А вот реальность.
Одна из уральских газет писала о настроениях людей:
«Присмотритесь к улице нашего дня, и вам станет жутко. У нее хищное, злобное лицо. В каждом обыденном практическом движении человека из толпы — кем бы он ни был — вы увидите напряженный инстинкт зверя. Никогда еще закон борьбы за существование не имел столь обильных и ярких проявлений в человеческом обществе».
«В Интимном театре,— пометила в дневнике поэтесса Зинаида Гиппиус,— на благотворительном концерте исполнялся романс Рахманинова на (старые) слова Мережковского "Христос воскрес". Матросу из публики не понравился смысл слов (Христос зарыдал бы, увидев землю в крови ненависти наших дней). Ну, матрос и пальнул в певца, чуть не убил».
Нетерпение — вот что сжигало души в 17-м году. И Ленин утолил эту жажду, обещав изменить все разом. Не знаю, верил ли он сам, что, отобрав деньги у банкиров, землю у помещиков, заводы у фабрикантов и введя вместо рынка план, а вместо магазинов — распределители, можно немедленно изменить жизнь и сделать страну счастливой, но других он в этом точно убедил!
Ленин и произнес эту знаменитую формулу «грабь награбленное!». И лишь немногие, как замечательный писатель Владимир Короленко, осознали, что большевики подтолкнули народ к «устройству социальной справедливости через индивидуальный грабеж (ваше: грабь награбленное)». Одним махом отменили все сдерживающие факторы — законы, традиции, моральные запреты...
Но именно эти обещания и лозунги и привлекли массы и помогли завоевать власть. Первая строфа «Интернационала», гимна партии большевиков, заканчивались радующими душу словами: «Кто был ничем, тот станет всем».
Очень точно эти настроения описал недавно ушедший из жизни член-корреспондент Академии наук и директор Института российской истории Андрей Николаевич Сахаров:
«Когда малокультурные, обездоленные люди поняли, что они могут не только встать вровень с имущими, с вчерашним "барином", но и подняться выше него в социальной иерархии, завладеть безнаказанно его домом, имуществом, средствами производства, — когда до них дошел этот сокровенный смысл революции, она стала многомиллионным социальным взрывом, который и оказался самым важным, реальным результатом Октябрьского переворота».
Безбрежная ненависть
Крестьяне разоряли помещичьи усадьбы и процветающие хозяйства. Забирали все, что хотели,— скот, инвентарь, зерно. Остальное — сжигали. Тем самым уничтожалось самое эффективное в стране зерновое производство — помещичьи имения и хозяйства тех, кто поднялся в результате столыпинских реформ.
В чем смысл уничтожения чужой собственности? А это и есть затаенная мечта тех, кто не переносит чужого успеха: пусть все превратится в пепел, лишь бы больше никто на этом свете не обогащался!
Если бы столыпинскую аграрную реформу успели довести до конца, революции бы не случилось. Набирающие силу фермеры не стали бы разорять успешные хозяйства и грабить преуспевших соседей... Но преобразовать деревню не успели. Те, кто вышел из общины, вызывали зависть и ненависть.
Большинство крестьян так и остались противниками частной собственности. Страстно ненавидели тех, кто разбогател в результате столыпинских реформ.
Они не имели ни малейшего представления об уважении к личности, о гражданских правах и свободах, о долге и ответственности… Зато были охвачены злобной ненавистью ко всем, кто преуспел.
«Я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся,— вспоминал генерал Антон Деникин.— Прежде всего разлитая повсюду безбрежная ненависть — и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам — признакам некоторой культуры, чужой или недоступной… Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно "буржуя", разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек».
Особенно пугающе выглядела развалившаяся армия — расхристанные солдаты, лузгающие семечки, все в шелухе. Зинаида Гиппиус описывала их в дневнике: «Фуражка на затылке. Глаза тупые и скучающие. Скучно здоровенному парню. На войну он тебе не пойдет, нет! А побунтовать… это другое дело».
«Стало совсем невыносимым передвижение по железным дорогам,— вспоминал бывший глава правительства Владимир Коковцов.— Все отделения были битком набиты солдатами, не обращавшими никакого внимания на остальную публику. Песни и невероятные прибаутки не смолкали во всю дорогу. Верхние места раскидывались, несмотря на дневную пору, и с них свешивались грязные портянки и босые ноги».
Главный технолог
В хрущевскую оттепель и горбачевскую перестройку Ленина пытались представить гуманной альтернативой Сталину. Придуманная альтернатива, поэтому из этого искусственного противостояния ничего и не вышло! Военный коммунизм — как уничтожение рыночной экономики, политика осажденной крепости — когда весь мир рисуется враждебным, тотальное уничтожение внутренних врагов... Все это ленинские заготовки.
А то, что в нем было альтернативного,— воспитание в образованной дворянской семье, учеба в гимназии и в университете, знакомство с европейской социал-демократией... Так он это все преодолел.
Ленин нарисовал себе модель нового мира — и все ненужное отсекал. Предложил для решения самых сложных проблем простые и даже примитивные решения, но всем понятные. И с чего он начал? С уничтожения свободы печати, с запрета миролюбивой и либеральной кадетской партии, с расстрела москвичей, которые сопротивлялись государственному перевороту, устроенному большевиками, с разгона законно избранного всем народом парламента — Учредительного собрания... Он все свел к классовой борьбе, позволив одним уничтожать других.
Октябрь — невиданное даже в истории революций полное уничтожение старого мира. Прошлое ликвидируется. Жизнь начинается с чистого листа. На более примитивном уровне. Целые социальные слои переводятся в небытие — в прямом смысле.
Ленин — технолог. Проектировщик. Ставил задачу — выстраивал под нее технологию. Не получалось — мгновенно придумывал другую. Сплошная чрезвычайка.
Искал уязвимые точки своих врагов. Чувствовал, кого можно использовать, кого с кем надо столкнуть.
Еще в дореволюционные годы, на V съезде партии, Ленин откровенно заметил:
— Бебель, дескать, сказал: если нужно для дела, хоть с чертовой бабушкой войдем в сношения. Бебель-то прав, товарищи: если нужно для дела, тогда можно и с чертовой бабушкой.
Его сила — в современном инструментарии: массовая пропаганда и массовый террор. У царей этого не было — массовое общество еще не существовало, оно сформировалось в ходе Первой мировой и революции. Ленинский инструментарий на это общество и был рассчитан. Мораль, нравственность, национальные интересы — все это не имеет никакого значения. И никаких договоров и компромиссов!
Брат на брата?
«Требование социального равенства перерождалось в ощущение собственной социальной исключительности ("рабочее", "бедняцкое" происхождение) как заслуги, дающей основание для привилегий,— отмечал член-корреспондент РАН Андрей Сахаров.— Бедные, простые, полуграмотные. Именно эти характеристики в революционную эпоху стали "знаком качества"… Не классовая борьба, а цивилизационное противостояние — реальный источник социальных коллизий и катаклизмов в России. Культ силы и власти, социального реванша маленького полуграмотного человека пропитал все поры общества».
Народ пожелал отомстить тем, кто им управлял, кто всем командовал и заставлял на себя работать. И началось уничтожение «эксплуататорских классов».
А Ленин этому так радовался. На заседании столичного комитета партии он пообещал:
— Когда нам необходимо арестовывать — мы будем… Когда кричали об арестах, то тверской мужичок пришел и сказал: «Всех их арестуйте». Вот это я понимаю. Вот он имеет понимание, что такое диктатура пролетариата.
Вот почему во враги зачислялись целые социальные классы и группы: буржуи, офицеры, помещики... Для расстрела было достаточно анкетных данных. По телефонным и адресным книгам составлялись списки капиталистов, бывших царских сановников и генералов, после чего всех арестовывали, а то и ставили к стенке.
Наверное, Гражданская война — не совсем точная формула. Никакого «брат пошел на брата». Потому что не братьями они были. Гражданская война — ликвидация чуждых для народа элементов: в погонах, в рясах, в сюртуках, в очках... И сколько же нашлось желающих поучаствовать! Ликвидировать старую жизнь! Поставить к стенке всех слабаков — от императора Николая до главы Временного правительства Александра Керенского.
Иван Бунин записал услышанное на митинге. «"Мы вас всех перережем",— холодно бросил какой-то рабочий и пошел прочь». А кто же враг трудового народа? «Начальство», «власти», «буржуи», «паразиты трудящихся масс», «сытая сволочь», «фабриканты и купцы».
Ленинцы не зря говорили, что исход дела решат не акты индивидуального террора, не револьверы и не бомбы эсеров, а настроения людей:
— Химия взрывчатых веществ не может заменить массы.
Максим Горький писал, что в Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда вниз головой пленных, оставляя их ноги до колен на поверхности. Потом засыпали яму землей и с интересом следили по судорогам ног, кто из их жертв окажется выносливее, живучее, кто задохнется позднее других...
Смертные приговоры
Одна Россия уничтожила или изгнала другую.
«Смертные приговоры сыпались пачками, часто расстреливались совершенно невинные, старики, старухи, дети,— докладывал в Москву представитель ВЦИК из станицы Урюпинской Хоперского округа.— Достаточно было ненормальному в психическом отношении председателю ревтрибунала заявить, что ему подсудимый известен как контрреволюционер, чтобы трибунал приговаривал человека к расстрелу… Расстрелы проводились на глазах у всей станицы, по 30–40 человек сразу, причем осужденных с издевательствами, гиканьем, криками вели к месту расстрела».
Левый эсер и нарком юстиции Исаак Штейнберг сказал Ленину:
— Для чего же тогда Народный комиссариат юстиции? Назвали бы его комиссариатом по социальному уничтожению, и дело с концом!
— Великолепная мысль,— отозвался Ленин.— Это совершенно точно отражает положение. К несчастью, так назвать его мы не можем.
Один из видных большевиков, будущий военный министр Михаил Фрунзе издевался над теми, кого это испугало:
«"Совет народных комиссаров уничтожил суды, стране угрожает анархия и царство кулака!" — вопит буржуазия. Да, старые суды уничтожены, но на их месте должны быть созданы новые, народные. И так во всем остальном. Не станем скрывать, в процессе этой работы часто делается ненужное, а подчас и вредное, нередко совершаются жестокости. Но в основе этой глубокой, небывалой на земле работы — сдвиг всех общественно-экономических отношений. Из того кажущегося хаоса, который являет сейчас наша родина, родится новая Россия, более прекрасная и человечная, чем какая-либо иная страна».
Немногие сознавали масштаб трагедии, постигшей Россию.
Один из вождей социал-демократии Георгий Плеханов, решительный противник Ленина, умер в мае 1918 года. Его похоронили на Волковом кладбище, рядом с неистовым Виссарионом Белинским.
Ленинцы относились к нему презрительно. Один из видных большевиков бросил:
— На баррикаде взломщик-рецидивист полезнее Плеханова.
«Умер Плеханов,— записала в дневнике Зинаида Гиппиус.— Его съела родина… Его убила Россия, его убили те, кому он в меру сил служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть — европейцем. Задушат. Еще при царе туда-сюда, но при Ленине — конец».
В чем его сила?
Большевики сломали государственный механизм, отменили все законы и судебную систему.
«Против наших окон стоит босяк с винтовкой на веревке через плечо — "красный милиционер",— записал в дневнике Иван Бунин.— И вся улица трепещет так, как не трепетала бы прежде при виде тысячи самых свирепых городовых».
В чем сила ленинской власти?
Александр Изгоев, член ЦК кадетской партии, записал услышанные им в революционном году слова относительно большевиков:
— Народу только такое правительство и нужно. Другое с ним не справится. Вы думаете, народ вас, кадетов, уважает? Нет, он над вами смеется, а большевиков уважает. Большевик каждую минуту застрелить может.
С 17-го года на все острые, болезненные и неотложные вопросы, возникающие перед обществом, даются предложенные Лениным невероятно примитивные ответы. Что бы ни произошло в стране, реакция одна: запретить, отменить, закрыть.
Усложняющийся и набирающий невиданный темп мир рождает страх. И звучит испуганный призыв: ничего не менять! Оставить как есть! Убежать от настигающих общество проблем. Максимально упростить реальность, то есть навести порядок!