премьера опера
Оперу Антона Рубинштейна по поэме Лермонтова поставил для Мариинского театра Лев Додин. Это первый опыт сотрудничества главного петербургского режиссера с главным петербургским дирижером. В январе спектакль показали в парижском театре "Шатле", а теперь "Демона" сыграли в Мариинке. На премьере побывала КИРА Ъ-ВЕРНИКОВА.
"Русский сезон", который осенью-зимой устроили в театре "Шатле", составили шесть опер: "Евгений Онегин", "Чародейка" и "Иоланта" Чайковского, "Царская невеста" и "Золотой петушок" Римского-Корсакова и рубинштейновский "Демон". "Демон" оказался единственным в парижском проекте полностью русским спектаклем: для труппы Мариинского театра его поставил Лев Додин и оформил Давид Боровский. Однако критика из всех авторов спектакля хвалила одного композитора. Писали, что не так уж часто забытые и заново открытые произведения оказываются забытыми незаслуженно, но "Демон" — как раз тот самый случай. В России "Демон" забыт никогда не был. На рубеже XIX-XX веков это была одна из самых популярных опер, не в последнюю очередь благодаря знаменитым Демонам — Федору Шаляпину и Павлу Хохлову. Демон Хохлова был настоящим искусителем, смятенным и испорченным символистским героем, Шаляпина гримировали под картины Врубеля, а темперамент великого певца превращал Демона в титана-богоборца и, как писала критика, "вождя небесных революций". "Не хватает только, чтобы Демон разбрасывал прокламации 'Долой самодержавие!'" — хихикали в антракте. Охотно ставили оперу Рубинштейна и в советских театрах: нечеловеческие страсти в сочетании с грузинским колоритом пользовались спросом.
"Демон" — очень сценичная вещь, но никакой не шедевр. Но из 13 опер Антона Рубинштейна с его графоманской плодовитостью "Демон" — лучшая. В ее пользу говорит лаконичность сцен, точный расчет театральных эффектов, естественная мелодичность. "Демон" очень напоминает оперы Чайковского. Выпуская спустя два года после "Демона" своего "Евгения Онегина", Чайковский оказался чуть ли не эпигоном бывшего учителя: пушкинская опера скроена с помощью тех же приемов, что и лермонтовская. Разница, однако, в том, что музыка "Демона" малоталантлива. На фоне современных ему опер, и прежде всего родственных вещей Чайковского, "Демон" поражает плоскостью образов и банальностью эффектов: это то, что называют отрыжкой романтизма.
Вопрос, на который невозможно найти ответ: почему именно на "Демона" в Мариинку надо было звать Льва Додина, тогда как трудно представить себе что-либо более далекое от додинского театра, чем эта вещь? Судя по спектаклю, режиссер "Демоном" и в самом деле не очень заинтересовался, и твердая рука постановщика ощущается в единичных сценах. Наиболее явственно присутствие режиссера во втором акте: это свадебный пир Тамары, в разгар которого вместо жениха является слуга с его мертвым телом. Мертвое тело лежит в центре сцены с самого начала акта (его не уносят после предыдущей картины, где происходит убийство), и свадебное торжество таким образом превращается в поминки. Хор строго рассажен в несколько ярусов и неподвижен, как на концерте, хотя обычно в этом акте с "грузинской" музыкой еще и танцуют: в додинском спектакле не празднуют, а отпевают. Скупость и мрачность свойственна всему действию — никакой восточно-романтической роскоши, за которую когда-то любили "Демона", в нем нет. Давид Боровский выстроил строгую и бедную декорацию — подсвеченный контур грузинской церкви и прямоугольные черные "скалы", позволяющие Демону появляться сверху. Богоборец в спектакле тоже довольно прозаичен. Евгений Никитин, певший Демона, напрасно грозно вскидывал руки: за спиной у него не врубелевские крылья, а только пыльное черное пальто. К тому же обычно очень надежный и звучный голос певца на премьере звучал довольно тускло. Он по-настоящему распелся лишь к шестой картине — сцене Демона и Тамары, так же как и его партнерша Татьяна Павловская. Но дуэт они спели громко и страстно, доведя до логического конца свои сценические образы: Никитин — обаятельного, но очень мрачного злоумышленника, Павловская — прекрасной, но совершенно зомбированной жертвы.
Почти обязательная фигура в конце рецензии на малоудачную постановку Мариинки — похвалить оркестр во главе с Валерием Гергиевым. На этот раз сделать это можно совершенно искренне. Оркестр Мариинского театра — коллектив по-настоящему виртуозный, что-что, а такую простую вещь, как партитура Рубинштейна, он может сыграть — и играет — прекрасно: выпукло, ярко, так, что все элементарные приемы и эффекты срабатывают без осечек и от грома литавр пробирает дрожь, а от мелодии скрипок замирает сердце. В оркестре было то, чего не было на сцене,— сильные эмоции и пышная декоративность. По-видимому, единственным из авторов спектакля, кто действительно увлекся этим старым хламом, оказался стоявший за пультом Валерий Гергиев.