В Мариинском театре состоялась премьера "Дон Жуана" Моцарта. Привить русской сцене оперу, которая никак на ней не приживается, попытался немецкий театральный и кинорежиссер Йоханнес Шааф. Художником постановки выступил англичанин Ралф Колтай. Дирижировал Валерий Гергиев.
Первое, о чем нужно забыть, когда смотришь нового "Дон Жуана",— это любовь. Второе — Моцарт. Смирившись с потерей этих двух элементов, вероятно, постановку можно принять.
Ну в самом деле. Может, это всего лишь романтическая привычка — считать, что "Дон Жуан" — это страсть и рок, тепло объятий и холод гробницы, торжество жизни и загадка небытия. Это Гофман придумал про огненных демонов и бездонные пропасти, это Пушкин добавил про виденье гробовое, внезапный мрак иль что-нибудь такое, это у Чайковского в "Пиковой даме" призрак снова является своему убийце, так, что леденит душу.
Многие подшучивали над Моцартом: гофмановский Крейслер говорил соседу в театре, что статуя командора на самом деле — полицейский комиссар, черти — судьи, а ад — тюрьма, и все это следует понимать аллегорически. А вот Йоханнес Шааф и его литературный консультант Вольфганг Вилашек вовсе не шутя объявили перед премьерой и в аннотациях к ней, что Дон Жуан — анархист, его борьба с Командором — борьба просветительства с отмирающей аристократией, а заодно вызов псевдоценностям нарождающегося бюргерства. То есть все надо понимать аллегорически.
Сами по себе эти рассуждения любопытны: например, про границу эротической и буржуазной эры, уловленную "ясновидцем Моцартом". Однако они остаются на страницах буклета, никак не материализуясь на сцене. Зато на ней проявились не указанные в концепции черты: анархист и просветитель Дон Жуан начал с того, что резко пырнул Командора ножом (Моцарт не рассчитал: музыка предназначалась под долгую дуэль на шпагах, а за это время Командора, должно быть, всего искромсали), а после навел порядок с помощью банды неофашистских молодчиков.
В буклете, кроме того, фигурировали эрос и танатос. В постановке — холодный флирт и убийство. В буклете — жизнеощущение рококо, в постановке — вкус картона от тщательно пережеванных концепций. Мелкие людишки бродили у высоких стен, мимо гигантской женской фигуры с черной дырой посредине, пользуясь ею совсем буднично: входили и выходили. Так же пользовался женщинами главный герой: ничего запретного, сладкого и острого, все стерильно. Это, пожалуй, было единственным точным соответствием замыслу, по которому Дон Жуан препарирует и расчленяет окружающий мир, включая женщин.
Одна загадка для меня все же осталась: как удалось сделать все это, имея на руках поздний шедевр Моцарта и два мариинских состава, переполненных молодыми, красивыми и полными жизни солистами? Наверное, виноват Моцарт. Из рук режиссера Йоханнеса Шаафа он выскользнул, дирижера Валерия Гергиева подвел.
Считается, что певцам приходится перекрикивать оркестр Вагнера. Однако перекрикивать приходится и оркестр Моцарта, если им дирижирует Гергиев. Певцам было нелегко, особенно в ансамблях, без которых нет моцартовской оперы. Солисты были хороши, но Моцарт требует большего. Именно им — Ирине Матаевой, Ирине Джиоевой, Евгению Никитину и другим воспитанникам Академии Мариинского театра — сулят большое будущее — в будущем; как сказала менеджер Метрополитен-опера, на сцену им еще рано, у них еще так много времени! Но жизнь в Мариинском театре торопит: ждать и созревать некогда. Главному дирижеру театра Валерию Гергиеву некогда с ними заниматься.
Разрешить эту ситуацию в пользу Моцарта можно довольно просто: скажем, пригласить с Запада не концептуального режиссера, а толкового венского педагога-концертмейстера. И учиться, учиться, учиться.
ОЛЬГА Ъ-МАНУЛКИНА