В отдельных случаях на истребление памятники обрекали произвол столоначальника или алчность застройщика, но каждый раз столичная власть демонстрировала: отсчет истории начинается с нее. Ни обращений в прошлое, ни попытки заглянуть в будущее. Кажется, город все выдержит, а Москва между тем становится пародией на собственную историю.
Никогда не думал, что придуманная когда-то тема — Москва, которую мы потеряли — вырастет в книжный сериал. Между тем, за полгода, с декабря 2006-го по май 2007-го, в этой серии в издательстве «Яуза» вышло пять книг: «Уничтоженный Кремль», «Москва погибшая», «Погибшие святыни Москвы», «Взорванная память», «Поруганная слава». Летом прошлого года опубликована еще одна книжка — «Хроника уничтожения старой Москвы. 1990 — 2006».
Книги пользовались успехом. «Уничтоженный Кремль» и «Москва погибшая» вышли даже еще раз дополнительным тиражом. В общем-то, за литературное творчество отчетного периода автору не стыдно. Ошибочки, конечно, были, но серьезных рекламаций не поступало. Разве что статья знаменитого москвоведа Льва Колодного в «Московском комсомольце». Но это скорее повод для мелкой авторской гордости. Критика Льва Колодного — это знак качества. Он, сколько я себя помню, всегда защищал городские власти, неустанно и бескорыстно делающие нашу Москву все краше, от злопыхателей, пытающихся эти самые власти очернить под предлогом заботы о гибнущих памятниках старины. В 70-е, 80-е, 90-е, в 2000-е. Если бы коллега Колодный жил и творил в 1930-х, он, я думаю, нашел бы нужные слова, чтобы объяснить, почему так необходимо сломать Сухареву башню. А впрочем, этого и не потребовалось бы. Тогда нужные слова находили другие.
Шесть вышеупомянутых книжек все об одном и том же. Об уничтоженных после 1917 года исторических и архитектурных памятниках Москвы. О том, как прекрасны и замечательны были они сами по себе. О том, каким сказочно красивым городом была Москва еще каких-нибудь восемьдесят лет назад. (Риму, думаю, уступала, с Парижем и Веной стояла наравне, Лондон с Берлином, не говоря уж о прочих европейских столицах, оставляла далеко позади. Это не фантазии, полистайте какой-нибудь альбом старых фотографий, вглядитесь внимательно в детали и общие планы, прочувствуйте вид Москвы с Воробьевых гор кисти Айвазовского — он не одни волны рисовал — и согласитесь.) О чем еще? О том, как эту красоту и старину уничтожали. О том, почему это случилось. О том, почему это продолжается в наши дни. В свете последних кадровых решений в части руководства городом-героем Москвой мне представляется, что тема еще долго не утратит печальной актуальности.
Единственное, чего в моих книжках не было — спасительного рецепта. Что сделать, чтобы московскую старину перестали крушить и уродовать, чтобы понимали ее истинную ценность и не жертвовали ею ценностям преходящим — не знаю. Каждая новая книга или статья — попытка подобраться к этой истине, но она недостижима, как совершенство. Нет, конечно, если представить в России тиранию во главе с диктатором, помешанным на идее охраны исторического наследия — тогда, наверное, перемен к лучшему можно добиться. Но уж это утопия из утопий. То есть тиранию-то еще представить можно, а вот просвещенного по этой части диктатора — увольте, не получается.
Почему, в самом деле, ломают старую Москву? Законы написаны, слова все нужные сказаны сто раз, структуры чиновные снабжены офисами, бюджетами и полномочиями. Но… не то. Не работает. Нет драйва или, точнее сказать, духа нет истинного, а без него любое дело меркнет. В том числе дело охраны памятников.
Вот была, скажем, на Краснобогатырской улице старинная дача, некогда в стиле модерн, последний дом былого дачного села Богородского. Я ее с детства помню. И как-то недели две назад еду мимо — смотрю, стоит отселенная, с пустыми глазницами окон. Справа — стройка, слева стройка. Посмотрел на следующий день в интернете — нашел постановление городского правительства, где написано — под снос. Еще через неделю проезжаю мимо — стоят обгорелые руины. Для верности. Теперь снесут точно.
Так же исчез, растворился постепенно последний старый дом былого села Преображенского, на Суворовской улице. И его с детства помню: красивый деревянный особняк с резными наличниками. Сначала исчезли наличники, потом несколько пожаров, потом несколько зим без кровли. Теперь осталась одна стена. Нету домика. Двадцать лет в районе о нем жалели — мол, погибнет. И погиб. У всех на глазах.
А вот в самом центре, на углу Большого и Малого Златоустовских переулков, знаменитый дом XVIII века, в котором архитектор Матвей Казаков основал когда-то свою архитектурную школу. Позапрошлой зимой обвалился кусок карниза на углу. Потом на другом углу сгорела крыша. И дом так и стоит пустой полтора года, ветшает и разрушается. Я не могу предположить, что у города нет денег, чтобы починить карниз и крышу на доме архитектора, который создал образ классической Москвы. Зато могу предположить другое — нет никакого желания его спасать и восстанавливать. Потому что несколько раз дом без крыши перезимует — и кладка начнет разваливаться. И тогда можно будет его быстренько разобрать и построить на доходном участке в центре что-нибудь инвестиционно интересное, повторив прежний фасад и добавив много полезных квадратных метров ввысь, вглубь участка и под землей. Да еще и назовут это «реставрацией» или «воссозданием». Увы, это не фантазии. Разве не то же самое случилось с домом Сухово-Кобылина на Страстном бульваре? С домом Трубецких на Девичьем поле? С палатами XVII века в Мещанской слободе?
Другой адрес в центре — семейный ресторанчик в старинном доме на Большой Никитской. Зашли туда недавно, хозяйка рассказывает: есть некий инвестор, дом хотят поставить на реконструкцию, хозяев выселить через суд, старинный корпус XVIII века во дворе уже «прошел» комиссию по сносу, одна и та же экспертная контора приходила в дом дважды и дважды дала — разным заказчикам — два противоположных заключения об аварийности…
Еще один пример, которым в Москве теперь гордятся, — «возрождение» дворца в Царицыне. Стояли там много лет печальные, заброшенные романтические руины. Так они и вошли в московскую историю, многими поколениями так запомнены, у Тургенева описаны. И вот приходят городские власти и говорят: восстановим. Начинается стройка. Дворец и парк наполняются строительной техникой. Руин теперь никаких нет. Есть сверкающий, с иголочки дворец с островерхими башенками и кровлями. Он не имеет ничего общего с романтическим и печальным образом, который воплощал в московской истории. Он не имеет ничего общего и с собственным историческим образом, потому что по воле городских властей кровли и башенки выстроены на нем по проекту, который предназначался совсем для другого варианта дворца, а не для того, который был построен в действительности. Это все прекрасно знают, но это никого не волнует, кроме нескольких специалистов. И вход в царицынский музей украшают слова предводителя и вдохновителя реконструкции: «Прощай, печальная руина!» Действительно, прощай… Ну и еще несколько подвигов по соседству — перекрытый двор Хлебного дома, разобранные и построенные вновь ворота XVIII века, стеклянная будка с готическими рисованными арками — конечно, ее не хватало в царицынском ансамбле, недодумали Баженов с Казаковым. В общем, полный ажур. Но если усомниться в правильности происходящего — поверьте, немедленно последует окрик: вы что, против? Как можно? Хотите, чтобы оно разрушалось?
Да нет. Мы хотим, чтобы оно сохранялось. Как было. В подлинном виде. Мы хотим настоящей исторической Москвы, а не подделок и вольных вариаций по ее мотивам.
Я мог бы продолжать скорбный перечень. Рассказывать о снесенных тут и там в последние годы средневековых палатах, домах, связанных с именами Пушкина, Островского, Грибоедова, Есенина и Достоевского, зданиях, построенных корифеями — Баженовым, Казаковым, Шехтелем. О подоплеке разрушения «Военторга», о пожаре Манежа. Но не хочется повторяться. Дело ведь не только в выгодных заказах и доходных квадратных метрах.
Есть что-то более вечное, общее, не столь преходящее, как экономические и имиджевые выгоды. Кажется, это описал еще Петр Чаадаев в «Философических письмах». Помните, он рассуждал о нашем неумении извлекать из прошлого уроки, о том, что история в России словно начинается каждый день заново, с чистого листа. Коллега Чаадаев, наверное, все же был не совсем точен. Или, быть может, с его времен мы кое-чему научились? История в России теперь не начинается с начала каждый день. Она начинается с начала нынешнего начальства. Прошлой осенью или этой зимой я шел по Мясницкой и увидел плакат. За точность цитаты не ручаюсь, но смысл передаю верно: плакат призывал отпраздновать 15-летие то ли московской исполнительной власти, то ли органов московского городского управления. Ну как это понимать: эти люди всерьез считают, что до них в Москве никакой власти или управления не было? Нет, они же книжки (не мои) издают и читают про своих великих предшественников. Но это знание бессильно перед верой: история начинается с них.
Вот поэтому я писал в своих книгах о вандализме всех времен, начиная с 1917 года и заканчивая 2007-м. Потому что лейтмотив всех великих реконструкций — страны, города, социального строя — один и тот же. История начинается с нас. До нас была предыстория, темное царство, не имеющее ни ценности, ни славы, ни памятников. Ценно то, что делаем мы. Так относились большевики к дореволюционной России. Так говорили деятели реконструкции 1930-х о старинной Москве. Именно поэтому Сталин отвечал защитникам Сухаревой башни: советские люди сумеют построить лучше и величественнее. Увы, те же ноты, та же «философия короткой памяти» слышится мне в речах апологетов и пропагандистов реконструкции нынешней: до нас был грязный, разваливающийся, несчастный город Москва, а теперь это европейская столица с сияющими витринами и превосходной архитектурой. А памятники, если что не так, мы построим (и это, увы, не шутка: термин «вновь выстроенный памятник архитектуры» - из современных властных документов).
Покойный Алексей Ильич Комеч, несгибаемый и благородный защитник старинной Москвы последних лет, много раз говорил: не ценят подлинности, не понимают ее значения и смысла, а ведь подлинность, собственно, лежит в основе самого понятия о памятниках. Не просто не ценят подлинности, рискну добавить. Не ценят ничего, что создано в «темном царстве», что не сделано собственными руками. Поэтому начинают постановление о реконструкции «Военторга» словами «в целях сохранения», а продолжают через абзац — со сносом всех строений. Это не просто новояз, это — «новомысль».
Плод «новомысли» — расхожая ныне теория о вековой эклектичности архитектурного облика Москвы. Дескать, ансамбли, тактичность новостроек, городской архитектурный стиль — это там, в Европе, в Петербурге. А здешняя привычка — удалая: строить что угодно и где угодно, не смущаясь контрастами и потерями. Еще и Ивана III припомнят, который снес Кремль Дмитрия Донского, чтобы выстроить свой, которым мы теперь восхищаемся. Этот архитектурный салат оливье выдают теперь за московскую архитектурную традицию. Очень удобно: а мы-то чем хуже? Мы этой традиции и следуем, создавая свои шедевры.
И теперь мне, скромному автору, остается только спросить себя: о чем же я-то пишу? И зачем? Зачем рассказывать о погубленных подлинных старинных шедеврах? Зачем пытаться воскресить ушедшую навеки Москву, которую уже не вернуть никогда? Зачем рисовать город с сотнями колоколен, величественных храмов, стильных дворцов и особняков, очаровывавший заезжих иностранцев, которые в жизни не видели ничего подобного?
Кто умножает познания, умножает скорбь, сказано у Экклезиаста. Я, может быть, рассказал кое-что о старой Москве тем, кто о ней ничего не знал. Но я-то знаю, что это отнюдь не главное. Я — отравитель атмосферы общественного довольства и спокойствия, не зря же ругал меня Лев Колодный. Зачем рассказывать людям, что восемьдесят лет назад их предки жили в уникальном городе, наполненном шедеврами искусства? Зачем напоминать, как и почему эти шедевры сровняли с землей не инопланетяне и не иноземные поработители, а сами жители Москвы? Зачем мешать людям верить, что наша столица преображается на глазах, становится мировым мегаполисом и день ото дня хорошеет? Зачем, спрашивается, убеждать их в обратном — что она теряет привычный образ и самобытность, теряет десятки исторических зданий в год, теряет культурное наследие, которое не восстанавливается, как и нервные клетки?
Я и сам не могу ответить себе на все эти вопросы. Вот живет читатель, который, предположим, не знает ничего о храме Успения на Покровке, погибшем в 1930-е годы шедевре мирового уровня. Этот читатель, может быть, даже ест иногда шашлык в узбекском летнем ресторанчике на пустыре на месте этого храма. И тут прихожу я, отравитель, с книжкою в руке и начинаю свои рассказы. Вот такой он был, этот храм, вот так потрясающе он выглядел, вот потому-то и потому-то не было ему равных. Наполеон, видите ли, велел охранять его от пожара, Достоевский, проезжая мимо по улице, вылезал из экипажа, снимал шляпу и кланялся, а академик Лихачев через полвека после первого свидания с этой церковью не мог без трепета вспоминать то впечатление, которое она на него произвела. А потом я расскажу, как в 1936 году церковь снесли — видимо, для того, чтобы через семьдесят лет читателю было где поесть шашлык на Покровке. Или другое что-нибудь расскажу — как в 1997 году в Столешниковом переулке снесли дом, где бывал Пушкин. Или о том, как сносили в 1990-е годы дома, где жили Островский, Есенин или Тарковский. Или о том, как сгорел дом композитора Алябьева на Новинском бульваре. Или как сгорела и развалилась резная дача московских митрополитов на Архиерейском пруду в Черкизове.
Ну и что? Читатель загрустит. Или возмутится. Начнет изучать сайт «Москва, которой нет» или вступит в ряды MAPS — Московского общества охраны памятников, созданного несколько лет назад иностранными журналистами, которые не могли спокойно смотреть на отечественные разрушения. Отравителей-то вокруг немало, и ваш покорный слуга всего лишь один из них. И будет читатель отравлен — ядом сомнения в том, что все действительное разумно. Может быть, он встанет в ряды защитников старинной Москвы. Может быть, он ни в какие ряды не встанет, зато будет по крайней мере знать, что в городе происходит.
Несколько лет назад я рассказал одной женщине, также занятой спасением нашего гибнущего наследия, что я на самом деле думаю об охране памятников. Она меня внимательно выслушала, а потом сказала: вы, Константин, лучше никому этого не говорите. А то, кто знает, что они о нас подумают. Но я все-таки расскажу, что я думаю, мы ведь честные отравители.
А думаю я вот что. Охрана памятников старины в России — это сознательное противостояние прогрессу. Вернее, тому пониманию прогресса, которое уподобляет его бульдозеру. Прогресс-бульдозер прет, естественно, как бульдозер, сметает все на своем пути. А водитель бульдозера думает, что новое лучше только потому, что оно новое. Ведь история началась тогда, когда ему доверили рычаги управления. А до этого ничего хорошего и быть не могло. В борьбе с таким прогрессом и такими прогрессорами нельзя одержать генеральной победы. Поэтому охрана памятников в России сродни олимпийскому движению. Главное — участие. Главное — понимать, на чьей ты был стороне. С ломом или против лома. Бежал ты за бульдозером с радостными вскриками или стоял перед ним.
Такие люди, слава богу, в российском движении охраны памятников тоже были — те, кто стоял перед бульдозером в самом прямом значении этих слов. А за спиной у них были приговоренные памятники. И только поэтому мы можем сегодня этими памятниками любоваться.
Фото: АРХИВ «ОГОНЬКА»; REUTERS; КОЛЛЕКЦИЯ ВАЛЕНТИНА ГОРЛОВА