Режиссер Карен Шахназаров заступил на должность директора киноконцерна "Мосфильм" ровно год назад. Самое первое интервью он дал тогда "Коммерсанту", и называлось оно "У меня нет амбиций киномагната". Появились ли эти амбиции спустя год — об этом с КАРЕНОМ ШАХНАЗАРОВЫМ беседует корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
— Новых амбиций не возникло, а те, что были, предпочитаю удовлетворять на другом поле — как режиссер.
— Помню, несколько лет назад англичане сняли здесь триллер "Немой свидетель" — о дельцах, тайно клепавших порнофильмы с убийствами. Пустынные коридоры "Мосфильма", мрачные павильоны образовывали бесплатную декорацию для фильма ужасов.
— Меньше всего мне бы хотелось создать впечатление, что до меня все здесь было запущено, а вот теперь изменилось. У каждого этапа жизни своя правда и логика. Я считаю, что прежний директор Владимир Досталь очень много сделал для студии. Он взял ее на переходе от одной системы управления к другой и сохранил в самый сложный момент. В 1991-1993 годах он выстроил отношения с телеканалами и заставил уважать "Мосфильм", это его заслуга.
— Какова логика нынешнего этапа?
— Превращать студию в высокотехнологическую базу, на которой можно решать самые сложные художественные задачи. Знаю по двадцатилетнему режиссерскому опыту: мне всегда здесь чего-то не хватало в смысле технологии. Не те камеры, не тот свет или звук, не та пленка. Сейчас настало время, чтобы "Мосфильм" предоставлял всю высокотехнологическую цепочку на современном уровне. Уже не имеет смысла снимать картины, которые не имеют никаких шансов конкурировать на мировом рынке — даже не по художественным качествам, а по качеству звука и изображения. Мы начали путь в этом направлении.
— Это требует солидных инвестиций.
— Пока их нет. Мы тратим все, что сами зарабатываем; а зарабатываем на оказании услуг и на продаже фильмофонда. Из этих средств мы и пытаемся прежде всего развивать техническую базу: закупаем оборудование для тон-студии, переводим ее на цифровую запись. Аналогов нашей тон-студии поискать, причем не только не территории СНГ: чехи, финны сегодня таких услуг не предлагают, только Париж и Лондон.
— Кто пользуется этими услугами: наши, иностранцы?
— Иностранцев в данный момент нет, а наших полно — целый список. Каждый день забит: "Старые клячи" Рязанова, "Русский бунт" Прошкина...
— То есть получается, что "Мост-Медиа" и НТВ-ПРОФИТ фактически снимают свои картины на "Мосфильме".
— И я не разделяю стеной их и нашу собственную продукцию. Пусть снимают на здоровье, все равно это наше российское кино. Надо только договориться, чтобы они хотя бы в титрах указывали "Мосфильм" как производственную базу. Конечно, проблема в том, что пока из-за отсутствия инвестиций мы не в состоянии наладить наше собственное фильмопроизводство. Но я убежден, что мы к этому придем, и это будет следующий этап. Пока давайте сделаем так, чтобы мы могли качественно производить картины. А не просто клепать никому не нужные коробки с пленкой.
— Кто же должен быть инициатором новых проектов?
— Студии, входящие в киноконцерн "Мосфильм". Они более мобильны, они сами должны искать ходы для привлечения инвестиций. Пока же они чаще по привычке ждут, что киноконцерн получит и потом распределит деньги. Все должно быть наоборот. Студии должны заниматься творчеством и привлечением инвестиций, а база — обеспечивать производство фильмов на надлежащем художественном уровне.
— Почему завис проект акционирования "Мосфильма"?
— Движение в этом направлении продолжается, но пока не удается найти формулу, которая устраивала бы всех. Сейчас, с приходом в Госкино Александра Голутвы, мы приблизись к этой желанной формуле. Если бы речь шла о шинном производстве, все могло бы уже давно решиться. Но "Мосфильм" имеет еще и политическое, даже мифологическое значение: вокруг него сходятся интересы разных влиятельных группировок.
— Существует ли творческая политика студии?
— В принципе я считаю направление, выбранное в последних проектах (в так называемом "лужковском проекте", например), плодотворным. (Речь идет о фильмах, производство которых было профинасировано правительством Москвы, таких как "Цветы от победителей" или "Китайский сервиз".— Ъ) Они повернуты лицом к зрителю. Другое дело, в какой мере удалось это реализовать.
— На фильмы "лужковского проекта" критика была довольно нелицеприятной. Как вы сами их оцениваете?
— Я не запускал эти картины и не хотел бы их оценивать. Исключение — фильм "Кто, если не мы", ибо он запускался на моей студии, и я был его художественным руководителем. Критика меня не слишком смущает: это дело относительное. Критика была неважной и на мой "День полнолуния", между тем картина объехала почти сорок фестивалей и собрала больше всего призов. И "Сибирского цирюльника" все дружно разругали; он может нравиться или не нравиться, но нельзя отрицать, что это кино определенного уровня. Отношения творцов и критики всегда были натянутыми, и я, между прочим, не против этого.
— Никто не против, но хотелось бы качества повыше.
— Кино — дело штучное Вот сейчас мы с удовольствием смотрим старое советское кино. Но это всего 250-300 фильмов, которых набралось за несколько десятилетий и которые без конца крутят по телевизору. Когда страна делала 150 картин в год, дай бог, пять из них получалось хороших, а одна — очень хорошей. В наши времена малокартинья мы об этом забыли. Вот вы ездите на фестивали: если за год увидите из всего мирового кино пять выдающихся фильмов, это прекрасный год. Дайте мне пятьдесят миллионов долларов, и, думаете, я не смогу запустить пятьдесят классных фильмов?
— А если бы они были, какими критериями вы бы руководствовались при отборе?
— Еще один аргумент за выпущенные нами ленты: в них нет ничего антигуманного. Для меня это уже становится важным критерием при оценке фильмов. Потому что я вижу, как современное кино становится все более агрессивным. Я убежден, что происходящее в Югославии напрямую связано с американским кино. То, что они на протяжении пятнадцати лет делают в фильмах, где очень легко убивать, а война выглядит как компьютерная игра, стало происходить в жизни. Ведь на этих фильмах воспитаны уже не только поколения "простых зрителей", но и поколения политиков — Клинтон, Солана...
Мирабо когда-то сказал о Робеспьере: "Опаснейший человек: он сам верит в то, что говорит". И политики нового поколения верят, что война такая, как им показали в кино. А результат мы видим: разбомбили колонну беженцев — "ошибка" в компьютерной игре. И для меня вопрос ответственности кинематографа перестал быть абстрактным.