Лиза Биргер

Ненайденная жизнь

Ричард Йейтс, при жизни остававшийся "писателем для писателей", через десять лет после смерти стал американским классиком. Сегодня его романы переиздаются, экранизируются, и даже тираж его биографии превышает прижизненный тираж его книг. Он всегда писал о 1950-х и сказал об Америке то, что оказалось необходимым знать 40 лет спустя.

Ричард Йейтс
Дорога перемен
СПб.: Азбука-классика, 2009


Ричард Йейтс
Пасхальный парад
СПб.: Азбука-классика, 2009


Ричард Йейтс
Холодная гавань
СПб.: Азбука-классика, 2009


В начале самого известного романа Йейтса "Дорога перемен" есть сцена, как в 1953 году молодожены Фрэнк и Эйприл Уилер приезжают присматривать свой первый дом. Агент по недвижимости показывает им маленький деревянный домик, который "таращится чрезмерно большим центральным окном, похожим на огромное черное зеркало". "Как тебе, милый? — спрашивает Эйприл.— По-моему, симпатично. Правда, венецианское окно, ну тут уже ничего не поделаешь". "Не думаю,— отвечает ей муж,— чтобы одно венецианское окно разрушило наши индивидуальности".

Этим громоздким выражением, "венецианское окно", переводится с английского picture window, окно во всю стену, ставшее неизменной приметой пригородного дома среднего класса американских 1950-х, такой же необходимой частью демонстративного процветания, как горки с хрусталем в советских квартирах того же времени. Само слово было введено в обиход в романе Джона Китса "The Crack in Picture Window" (1957), одной из первых книг, где жизнь семейной пары в пригороде с одинаковыми домами и их одинаковыми обитателями описывалась как состоявшаяся американская антиутопия. В 1961 году в книге "The Image: A Guide to Pseudo-Events in America" один из первых социологов, занимавшихся американскими 1950-ми, Дэниэль Бурстин писал: "В наше время архитектурным символом семьи стало окно во всю стену. Окно, через которое и выглядывают, и заглядывают. Мы видим в нем себя и через него показываем нас". Бурстин называл 1950-е веком притворства, а стремление подражать радостным образам рекламы и кино — жизнью в экране телевизора.

Окно — принадлежность того самого среднего класса, к которому Уилеры из "Дороги перемен", как им кажется, не принадлежат, где они оказались случайно и откуда скоро вырвутся, поскольку сами привлекательнее, умнее, талантливее. Огромное окно во всю стену, не пропускающее воздух и даже свет, становится одной из стен захлопнувшейся клетки. Фрэнк смотрится в него, как в зеркало ("отражение в темном венецианском окне говорило, что в наружности еще имеются недоработки", "если бы Фрэнк посмотрел в окно, увидел бы в нем отражение испуганного вруна"), дети через стекло смотрят на родителей, пытаясь угадать, из-за чего они ссорятся, а соседи видят только идеальную красивую пару.

У Йейтса семь романов, и их многое объединяет. Герой всегда молод и привлекателен, действие никогда не происходит в городе, а только в пригороде, а в центре всегда брак, который никогда не бывает счастливым. Здесь нет ни одного героя, которому читатель может безоговорочно отдать свои симпатии, ни одному герою в итоге не удается вырвать из жизни что-то, хоть отдаленно напоминающее выигрыш. Рифмуются даже ситуации: так, Фрэнк влюбляется в Эйприл после того, как она говорит: "Ты самый интересный человек из всех, кого я встречала. Это правда. Честно", а брак Эвана и Рейчел из написанной 30 лет спустя "Холодной гавани" начинается ее восклицанием: "Вы удивительный человек!"

Йейтсовские герои не знают, что они могут делать в жизни. Но они хотят, чтобы их признали, несмотря на малые таланты, заметили, оценили. За этим они и вступают в брак и в тщетном стремлении найти хоть кого-то, кто будет ими восхищаться, разыгрывают друг перед другом такой же спектакль, как перед соседями за венецианским окном. Открывающая роман "Дорога перемен" сцена любительского спектакля вполне отражает неестественность всей пригородной жизни: начав играть "с душой", к середине представления доморощенные актеры уже путаются в репликах, а под конец играют, мечтая только о том, чтобы все это побыстрее закончилось: "Окончание спектакля стало актом милосердия".

Йейтс почти никогда не дает своим героям право понять, что именно с ними не так. "Мне почти 50 лет, и за свою долгую жизнь я так ничего и не поняла",— последние слова героини "Пасхального парада". И когда Эван Шепард в финале "Холодной гавани" осознает, что "сила и свобода заключаются в том, что ты знаешь, чего хочешь", его словам было бы гораздо больше веры, не произноси он их, напиваясь в баре после того, как ударил жену.

Друг и большой поклонник Йейтса Курт Воннегут довольно точно определил романы Йейтса как "беспокойные". Бостонский литературовед Стюарт О`Нэн в своей статье 1999 года, с которой, считается, началось возвращение Йейтса, использует словосочетание "век тревоги": "Ни один автор не описал так точно "век тревоги", логичный крах американского индивидуализма, разочарование в слишком высоких мечтаниях 1940-х и 1950-х годов". При жизни Йейтса его сравнивали с другим "певцом пригорода" — Джоном Чивером, и не в пользу первого, потому что у Чивера жизнь пригорода забавна и никак не трагична. А Йейтс упорно, из романа в роман повторял, что именно послевоенное цветение было началом всеамериканского конца. Потребовался кризис семьи, финансовый кризис и кризис американской идеи в целом, чтобы слова Йейтса услышали.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...