премьера театр
В Национальном драматическом театре им. Франко в третий раз поставили драму "Назар Стодоля" Тараса Шевченко. Режиссер Юрий Кочевенко назвал спектакль "рыцарской балладой", хотя в действительности его "Назар Стодоля" — это исследование о механизмах вырождения казачества на примере отдельно взятой семьи, считает ЮЛИЯ БЕНТЯ.
Серьезным стимулом для постановок пьес из классического украинского репертуара киевскими театрами являются гарантированные аншлаги. Недостаток в зрителях всегда восполнят школьники, которым проще отсидеть два часа в театре, чем взять в руки книгу. Правда, спектакль "Назар Стодоля" по хрестоматийной драме Тараса Шевченко детям все же лучше не смотреть: не только потому, что режиссер Юрий Кочевенко сочинил для него финал, совершенно отличный от оригинального, но и (сознательно ли?) привнес в него дух разложения и бессилия.
Вряд ли об этом были спектакли корифея Театра им. Франко Амвросия Бучмы, первый из которых он сочинил в 1942 году в эвакуации, а второй воплотил в 1951 году уже на киевской сцене (сам Бучма в обеих постановках играл роль Хомы Кичатого). В "рыцарской балладе" Юрия Кочевенко героика отсутствует вовсе, зато механизм вырождения бравого казачества налицо. Сначала сотник Хома Кичатый (Лесь Заднепровский) "забывает" о своей клятве выдать дочь Галю за Назара Стодолю, когда-то спасшего ему жизнь, а после и сам Назар оказывается на скользком пути: выпивши с горя с другом Гнатом, подкупает ключницу Хомы Стеху, уводит Галю из-под носа отца и даже соглашается при надобности "протоптать тропинку в сад полковника" и увезти Галю в Запорожье, где "гетман не больше чабана".
Все бы хорошо, вот только ни один герой спектакля — положительный или отрицательный — не похож сам на себя. Тарас Жирко в амплуа героя-любовника Назара Стодоли — и не герой, и не любовник. Поэтому когда Галя (Ирина Мельник) говорит "поцелуй меня", а он продолжает вещать о светлом будущем и земном рае, становится не только по-человечески жалко Галю, но и понятно, что отец ее, Хома Кичатый, был прав — такие в семье не нужны.
Спектакль "Назар Стодоля" представляет картину такого темного будущего, что его не украшают даже этнографические детали. Первая же декорация здесь похожа на комнату из лаврского Музея украинского народного декоративного искусства, целиком перенесенную на сцену вместе с рядами рушников, вертепной конструкцией и куклой-марионеткой в виде Екатерины II (тоже, кстати, образ из будущего, ведь время действия драмы — конец XVII века, а не вторая половина XVIII). Во все это гармонично вписывается музыка бандуриста Романа Грынькива: его хроматическая бандура принципиально отдалена от фольклорного оригинала, а по строю — это такой себе миниатюрный рояль, на котором он будто дотягивает народные напевы до уровня западноевропейских куртуазных сюит и русского придворного классицизма.
Собственно, в постоянном дотягивании и неудовлетворенности своим положением, казацким сообществом и, в конце концов, страной, желании быть не собой, а кем-то другим, и кроется драматизм "Назара Стодоли" — и Юрий Кочевенко ведет эту мысль с убедительной беспощадностью, заставляя работать на нее всех участников действа. Сотник Хома Кичатый — очень влиятельный человек, но ему зачем-то нужно стать тестем полковника. Казачки, включая главную интриганку умницу Стеху (Людмила Смородина) и всегда готовую расплакаться Галю, пяльцам предпочитают сабли, юбкам — мужские шаровары, а невинным хороводам — какой-то брейк-данс (балетмейстер Наталия Осипенко по-своему осмыслила бессмертную классику).
Единственному адекватно относящемуся к жизни персонажу драмы — другу Назара Гнату Карому (Владимир Нечепоренко) — режиссер сознательно урезает полномочия, тем самым будто говоря: "Героям в поддельном мире не место". Гнат может сколько угодно открывать святому до безобразия Назару глаза на происходящее, но если у Тараса Шевченко он в итоге спасает друга и они возвращаются в Сечь, то у Юрия Кочевенко Назара и Галю ожидает случайная смерть, Хому Кичатого — нахлынувшее раскаяние, а Гнат всего лишь имеет право остаться при своем мнении.