В прокат выходит режиссерский дебют писателя и сценариста Михаила Идова — история об эстрадном сатирике, гастролирующем по СССР с одобренными партией шутками. Идов привычно обращается к теме советского прошлого и пишет уютный портрет эпохи — подобно своему герою, не желая ни в чем оказаться чрезмерным или острым
Фото: Централ Партнершип
Фото: Централ Партнершип
Осень 1984 года. Застой отдает уже не затхлостью, а гнилью. Советские войска несут потери в Афганистане, советские спортсмены пропустили олимпиаду в Лос-Анджелесе, на околоземной орбите висит советская станция «Салют-7», с трибуны мавзолея советскому народу обреченно машет Константин Черненко, а в балтийской Юрмале со сцены летнего театра читает свой монолог про обезьянку на курорте уставший юморист Борис Аркадьев, когда-то подававший надежды как писатель и даже опубликовавший роман под названием «Проклятие». Память о большой литературе все еще саднит: после концерта вдруг подойдет какая-нибудь дама (Юлия Ауг), протянет комику томик, попросит автограф, чтобы начирикал автор что-нибудь остроумное. И Аркадьев (кажется, мифический плод двух вполне реальных Аркадиев — Инина и Арканова), конечно, начирикает — тут шутка, не перескажешь,— ведь он же юморист и нужно как-то отстаивать выбранный путь: катабасис из писателей в сатирики.
Фото: Централ Партнершип
Если в Юрмале Аркадьев франт и столичный гость и на него бросаются девушки из художественных вузов (Полина Ауг), то дома, в уютной московской квартире, его ждет обычная советская семья: жена (Алиса Хазанова), сын-оболтус, лапочка-дочка и символ нереального успеха — видеомагнитофон с видеокассетой с концертом Эдди Мёрфи. Подумать только, в страшно далекой капиталистической Америке этот угнетенный чернокожий комик позволяет себе дерзости, недоступные артисту советской эстрады. Выйдет в красном кожаном костюме — и давай отжигать. А у Аркадьева вся свобода действий — шаг вправо, шаг влево. Тексты залитованные: даже курортную обезьянку Артура Ильича порекомендовали сделать Артуром Иванычем. Да, впрочем, кому нужны другие тексты? Кому читает Аркадьев? Железнодорожникам, генералитету на даче, космонавтам, и всё под неусыпным присмотром КГБ. В общем, «на шее галстук затянулся петлей», как поет рэпер Facе в своем рекламном треке к этому фильму. Из вольностей — только импортный вельветовый пиджак кирпичного цвета.
Этот пиджачок осеняет пространство «Юмориста», как гоголевская шинель одноименную повесть. Советское ретро — спорная территория, зона травмы, тревожный сон. Но Михаил Идов, соавтор сценариев «Лета» Кирилла Серебренникова и «Оптимистов» Алексея Попогребского, кажется, никогда не притворялся автором, который готов к острому разговору. Поэтому и памяти о постандроповском Союзе в «Юмористе» придан меланхоличный лоск западного сериального ретро. Это очень аккуратное, хорошо детализированное симпатичное кино, которое не желает хоть в чем-то показаться чрезмерным и ненароком перейти невидимую черту, отделяющую условность, допустимую на современном государственном телеканале, от, скажем, условности «Груза-200» Алексея Балабанова. (Действие балабановского фильма, кстати, тоже разворачивалось в 1984 году — но, кажется, это какая-то совсем другая страна, которой уже не до шуток.)
Фото: Централ Партнершип
«Юморист» — портрет эпохи, написанный мягким круглым почерком. Полеты не во сне и наяву, а в безвоздушном пространстве, в плену у невесомости, где томятся такие далекие, почти нереальные советские космонавты, с одним из которых в центральной сцене фильма беседует главный герой. Здесь все тщательно отполировано, но не для того, чтобы не возникало лишних вопросов, а потому, что таково свойство идовской драматургии — очень, кстати говоря, современной,— взыскующей комфорта даже в обстоятельствах, к комфорту вроде бы не располагающих. Например, в обстоятельствах позднего СССР. Тут взгляд скользит по полировке румынской мебели, по пыльному плюшу диванов, по майке с принтом в виде олимпийского мишки, по бутылкам «фанты» на борту «Аэрофлота», по серебристой панельке видеомагнитофона «Электроника ВМ-12», подключенного к телевизору «Радуга»,— нет-нет да и почувствуешь себя зрителем «Намедни» Леонида Парфенова. Следить за всем этим, что скрывать, приятно. Это кино уютное, и все-таки немного тревожное — как толстая пачка советских денег в кармане главного героя, конечно, отпетого конформиста, или та самая кассета с Эдди Мёрфи, которую Аркадьев смотрит с англо-русским словарем. Что-то трагическое мерещится в героях второго плана, которые для Идова едва ли важнее видеомагнитофона. Например, в пепельно-сером директоре Аркадьева, вечном козле отпущения и для своенравного юмориста, и для агентов КГБ, перед которыми он отвечает за выходки своего подопечного. Или в жене Аркадьева, у которой, конечно, есть пара реплик, но нет роли — ее история не написана. Зритель, знакомый с советским кино 80-х, может разве что пофантазировать о том, какие мысли приходят этой матери двоих детей за чинными семейными обедами.
Увы, Идов предпочитает вглядываться скорее в детали советских интерьеров, а не характеров. Исключение представляет собой только главный герой, которого сыграл Алексей Агранович (это первая его главная роль в карьере). Он ответственно тянет на себе весь фильм, спасая его от сладкого ностальгического привкуса, который диктует картинка. От укутанного в вельветовый пиджак Аркадьева остро несет унылой советской тоской, в которой странно и страшно сочетаются страх турбулентности и усталость болотной идиллии, бессилие и цинизм, инертность и паника. Его Аркадьев с выражением непременной гадливости на лице, очевидно, верит в собственную исключительность и одновременно ненавидит и презирает свою пластилиновую податливость: это действительно сильная интерпретация позднего советского человека, диалектично совмещающего в себе виктимность и агрессию. Благодаря точно найденной актерской подаче веришь и развязке, где герой Аграновича за какие-то доли секунды перевоплощается из комика в камикадзе. Добравшись до этой метаморфозы, начинаешь ценить и режиссера Идова, который может не только мягко укутать своего героя, но и вовремя уронить его на кафельный пол.
В прокате с 1 марта