Сделав год назад первую в России выставку Фриды Кало, петербургский Музей Фаберже вошел во вкус к сюрреализму и теперь открыл выставку Сальвадора Дали. Пусть это и не первая выставка Дали в России, зато в ней нам впервые продемонстрировали серьезный кураторский подход к делу каталонского сюрреалиста-расстриги
Фото: Фонд «Гала-Сальвадор Дали»
Фото: Фонд «Гала-Сальвадор Дали»
Фото: Фонд «Гала-Сальвадор Дали»
Фото: Фонд «Гала-Сальвадор Дали»
Ретроспектива мексиканской революционерки Фриды Кало и музей придворного ювелира Карла Фаберже — это было, как пишут в кулинарных книгах, пикантное сочетание. Казалось бы, Сальвадор Дали и Фрида Кало — персонажи из одной и той же оперы под названием "Сюрреализм — это я", даром что первого сюрреалисты в конце концов изгнали из своей партии, а вторая и не думала в нее вступать. Но Дали куда более естественно смотрится в гостях у Фаберже, и речь не только о пристрастии обоих мастеров к образу яйца. Речь о художественном консерватизме, пусть у первого это был программный выбор, игра, жест и эпатажная поза, а второй не мыслил себя ни в какой другом контексте.
Главным куратором нынешней выставки стала Монсе Агер, крупнейшая специалистка по Дали и директор музеев "далийского треугольника" (театр-музей в Фигересе, дом-музей в Порт-Льигате и замок в Пуболе), которыми ведает фонд "Гала — Сальвадор Дали". Тот самый фонд, что шесть лет назад привозил Дали в ГМИИ имени Пушкина (спонсором тогда выступил фонд Виктора Вексельберга "Связь времен", управляющий Музеем Фаберже, и связь его с Дали оказалась долговременной, тем более что именно Дали, а не Фаберже, как выяснилось на пресс-конференции,— любимый художник господина Вексельберга).
«Черный дьявол. Ад. Песнь 21». Иллюстрация к «Божественной комедии» Данте Алигьери, 1959-1963 годы
Фото: Фонд «Гала-Сальвадор Дали»
В Петербурге в основном показывают другие вещи из музеев фонда "Гала — Сальвадор Дали", нежели в Москве, кроме того, одну работу удалось заполучить из галереи Тейт. Выставка не то чтобы очень велика: 25 картин и две большие графические сюиты, рисунки к "Жизни Бенвенуто Челлини" и фотогравюры к "Божественной комедии" Данте. Зритель не увидит здесь "хитов", что были в ГМИИ, ни "Автопортрета с Рафаэлевой шеей", ни "Галы с бараньими ребрышками на плече". Впрочем, их с успехом могут заменить два куриозитета из некоего частного собрания: написанная на оргстекле и оттого почти витражная "Женщина с бабочкой" (1958) и написанная маслом на холсте мученица Эроса и Танатоса, то ли Жюстина, то ли женская версия святого Себастьяна, под названием "Костюм для обнаженной с хвостом трески" (1941). К тому же обошлось и без театрального дизайна Бориса Мессерера, потому что человек-театр Дали не нуждается в дополнительных декорациях, да и сам по себе Шуваловский дворец, где помещается Музей Фаберже, служит прекрасной сценографией к концептуальной выставке маркиза де Пуболь, каковой титул он получил в 1982-м. Но все же основное отличие петербургской выставки от московской — в четкой концепции и отборе экспонатов, ведь концепции — это то, чем силен фонд "Гала — Сальвадор Дали".
Собрание фонда, основанного самим Дали в конце 1983-го, после смерти Галы и начала паркинсонизма, богато поздними работами, от которых у эстетов принято воротить нос, ранние же вещи разошлись по главным музеям мира, так что фонду мало что досталось. На открытии начальство фонда "Гала — Сальвадор Дали" смешно ругало художественный рынок, безумие коллекционеров и бешеный рост цен на Дали, из-за чего Фигерес редко когда может позволить себе стоящую покупку. В общем, фонд довольно давно понял, что его преимущества — в интеллектуальной сфере: архив, медиатека, исследования, составление каталога-резоне и производство умных выставок. Одна из них как раз и представлена в Музее Фаберже.
Чтобы публика не слишком огорчалась сразу же, в самом начале ей предъявляют немного "настоящего Дали" — с текучими часами, прозрачными фигурами, растворяющимися в пространстве, персонажами, украденными у Вермеера, и галлюцинаторными пейзажами, украденными у Ива Танги, что было гораздо большим преступлением. Пять маленьких картин относятся к середине 1930-х, "золотому веку" Дали, в том числе и "Забытый горизонт" из галереи Тейт. В этих прелестных безделицах уже полно намеков на старых мастеров, но в большом программном полотне "В поисках четвертого измерения" (1979) цитаты из "Афинской школы" Рафаэля и флорентийских кватрочентистов появляются с маниакальной настойчивостью. А потом начинается Дали поздний — тот, что мог бы сказать про себя: "Маньеризм — это я".
«Геологическое эхо. Пьета». По мотивам скульптуры «Пьета» работы Микеланджело, 1982 год
Фото: Фонд «Гала-Сальвадор Дали»
Три цикла, составляющих основу выставку, связаны с итальянским Возрождением — тем великим, непревзойденным и недостижимым, как выяснили уже в эпоху маньеризма, к чему безуспешно стремятся все, и безвестные архитекторы-эклектики Шуваловского дворца, и знаменитые раскаявшиеся сюрреалисты. Это иллюстрации к "Жизни Бенвенуто Челлини", которую Дали пытается рассказывать, как собственный "Дневник одного гения", и к "Божественной комедии" Данте, в которой он пытается состязаться не только с Боттичелли и Уильямом Блейком, но и с самим собой ранним, метаморфозно-нарциссическим. А также большая серия картин, вдохновленных Микеланджело. Фактически последняя серия. Фигуры с потолка Сикстинской капеллы и из Капеллы Медичи, "Моисей" и эрмитажный "Скорчившийся мальчик", ватиканская "Пьета" и "Пьета из Палестрины" — все они писаны размашисто, но прилежно и с любовью, будто бы в гипсовом классе академии работал не слишком старательный студиозус, поклонник Джорджо де Кирико и вдобавок наглый хулиган, потому что местами сквозь гризайль проступает пейзажный фон, а местами скульптурные тела покрываются каракулями в духе Брэдли Уолкера Томлина или еще кого-то из малых абстрактных экспрессионистов, с чьим творчеством Дали успел познакомиться в годы американской эмиграции.
Живопись эта далеко не так хороша и виртуозна, как анаморфозы и визуальные ребусы "золотого века", в ней, конечно, проявляется Паркинсон. Но с той же неотвратимостью в ней проявляется миф о престарелом гении живописи, слепнущем Тициане или слепнущем Халсе, чьи поздние картины сегодня переосмыслены как едва ли не самое ценное в их искусстве. И, как знать, когда снобизм в отношении Дали, особенно позднего, пройдет, не оценим ли мы эту живопись иначе. Ведь она, несмотря на всю старческую дряблость и дрожание руки, выглядит удивительно актуально для начала 1980-х: молодо, азартно, в духе итальянского трансавангарда, словно шлет привет Сандро Киа и Франческо Клементе. Вернее, не привет, а изящный и сдержанный поклон, как и подобает маркизу.
«Сальвадор Дали. Сюрреалист и классик». Санкт-Петербург, Музей Фаберже, до 2 июля