Тексты киноведа и эссеиста Александра Тимофеевского, которые сам автор и редактор-составитель Любовь Аркус объединили в книгу, написаны между 1988 и 2003 годами, в то время, которое сам автор называет пятнадцатилетием свободы. Собранные вместе, эти статьи не столько реконструируют недавнее прошлое, сколько обнаруживают ограниченность сегодняшнего общественно-дискуссионного горизонта, катастрофически сузившегося — как ни грустно, в том числе и в процессе борьбы за будущее этой самой свободы
Фото: Александр Тягны-Рядно
Книги, как известно, издаются и покупаются, чтобы их читали. Эту многие купят не для того, чтобы читать, а сразу же для того, чтобы перечитывать. И дело не в том, что перед нами сборник когда-то публиковавшихся статей — в конце концов, техника издательского recycling успешно освоена давно и всеми. Дело в том, что тогдашние читатели текстов Александра Тимофеевского эти тексты помнят.
В памяти живут не столько конкретные статьи (хотя и они тоже — незабываемы разбор фассбиндеровской "Вероники Фосс" или нежно-ядовитое путешествие по Италии, да и многие еще), сколько впечатление, которое они тогда производили. Абсолютно живо удивление от того, как тридцать лет тому назад у нас на глазах появлялась новая оптика журналистики, публичного высказывания на актуальную тему.
Книга начинается цитатами из газетных колонок дневникового характера, продолжается киноведческими текстами, а завершается текстами "на злобу дня". Кажется, автор и издатель так чисто отделили одно от другого специально для того, чтобы еще заметнее стало — налицо смена тем и форматов, но нет перемены взгляда. Это, собственно, и есть новость.
Публицистами в конце 80-х становились искусствоведы, литературоведы, киноведы, театроведы, музыковеды: вгиковец Александр Тимофеевский — первый и главный автор этой волны, который показал, что можно смотреть на злобу дня теми же самыми глазами (и думать про нее теми же самыми мозгами), которые только что разглядывали шедевры Висконти, Озу, Эйзенштейна. И наоборот.
"<...> брутальная арийская красавица с приземистой фигурой, короткими ногами и несколько тяжеловатым задом — экранное воплощение садово-парковой скульптуры рейховского классицизма".
"Красота <...> изысканна и тяжеловата. За ней замкнутость и горделивость стиля, музейная поэтика эллинизма".
Имена выброшены для наглядности. Первая цитата — про героиню фильма Фассбиндера "Замужество Марии Браун", сыгранную Ханной Шигуллой. Вторая — про хорошо забытую героиню последних дней СССР, народного депутата, предшественницу всех наших Мизулиных и Яровых, Сажи Умалатову. Для обеих автору требуется один и тот же понятийный аппарат, один и тот же словарь. Обе превращаются в драматические типажи двух эпох, в часть сложного исторического и культурного орнамента.
Так Александр Тимофеевский напишет и о Висконти, и о Горбачеве, и о Никите Михалкове, и о путче 1991 года, и о Кире Муратовой, и о греческих достопримечательностях. С персонажами и коллизиями в своих текстах автор обращается одинаково независимо от того, идет ли речь о кино, светской тусовке или государственном перевороте.
В этом есть та самая свобода, о дальнейшей судьбе которой можно спорить, но которая была головокружительной только в те несколько лет, когда были написаны вошедшие в книгу тексты. До и после все иначе. Писать о дорогом Леониде Ильиче как о персонаже theatrum mundi при его жизни было немыслимо. Писать о Виталии Милонове сегодня как о персонаже theatrum mundi — пустая трата времени и общее место, он свою персонажность несет на челе, как на подносе, и успешно ею торгует.
Есть у этого авторского взгляда, всех уравнивающего, прикладывающего художественный смысл и гармонический строй как масштаб к общественной жизни и находящего живую актуальность в античной живописи, еще одно свойство, особенно заметное сегодня — и особенно часто раздражающее.
Это свойство, которое, пользуясь каким-то совсем уж неактуальным вокабуляром, хочется назвать снисходительностью. Не в том смысле слова, который подразумевает взгляд сверху, а в том, который имеет в виду, что Россия — наше Отечество, смерть неизбежна, а людей, и живых, и литературных, нужно подробно разглядывать и описывать, но при этом все равно жалеть. Тимофеевский — один из самых остроумных и опытных полемистов последних десятилетий, но ни в одном из его текстов не проговаривается злость. Он ищет точные формулировки, но никогда не заостряет их до убийственных. Он необычайно остро видит нелепости и слабости своих персонажей, но при этом совсем не стремится быть автором афоризмов, которые можно написать на их могильных плитах. Над упомянутой выше Умалатовой в конце эссе "Лукреция без Тарквиния" хочется разрыдаться — как и над Лимоновым, чьи начинавшиеся идеологические кульбиты в статье "Душа Эдички при переходе в сумерки" не только описаны, но и предсказаны.
Написанные во времена острой полемической злобы, тексты эти сегодня попадают в эпоху тупого всеобъемлющего ожесточения — отзываясь, как когда-то, совсем чужим, непохожим на окружающее звуком. Может быть, как раз в этом их польза и смысл — не только для тех, кто перечитывает, но и для тех, кто читает.
Издательство Книжные мастерские; Мастерская "Сеанс", 2016