Анатоль Шуб «Новая русская трагедия»
Anatole Shub “The New Russian tragedy”
Анатоль Шуб (1928-2006) — американский журналист, специалист по холодной войне. С Россией у Шуба потомственная связь: он сын русского эмигранта Давида Шуба, сбежавшего с армейской службы в Иркутске и оказавшегося в Америке в 1908-м, автора биографии Ленина и издателя социалистической литературы. С 1964 года Анатоль Шуб был главным корреспондентом по Центральной Европе газеты The Washington Post. Книга "Новая русская трагедия" — сборник газетных репортажей, написанных в Москве с 1967-го по 1969 год. Выбрав в качестве эпиграфа цитату из "Философических писем" Чаадаева про "великий урок миру", Шуб подготовил читателя к тону своей книги: он абсолютно безжалостен к советским властям, крайне сочувствует населению и не стесняется вполне патетических рассуждений о судьбах России. Его настойчивое репортерское внимание к положению армии и деятельности диссидентов привело к тому, что 21 мая 1969 года он был вызван в МИД, где ему сообщили о высылке за "антисоветские" тексты и дали 48 часов, чтобы покинуть страну.
1
Два года подряд я наблюдал попытки правителей России повернуть время вспять. Отчасти, думаю, это был возврат к сталинизму. <...> Отчасти это было стремление назад, к старой традиции — к России как "жандарму Европы", стражу абсолютизма и ортодоксии.
2
Похоже, что они рассчитывают на страхи и предрассудки "темных людей", традиционной толпы из трагической русской истории — и повергают лучшие души страны в отчаяние. При этом их система не смогла обеспечить мясом, квартирами и счастливыми улыбками даже этих "темных людей". Чувство нехватки воздуха среди образованных людей дополняется угрюмой перманентной раздраженностью масс.
3
В брежневской Москве никто из иностранцев (и крайне мало кто из русских) не знает ничего конкретного о важном — и не намного больше о том, что в большинстве стран считается вполне банальным.
4
Центральный пункт программы — отчет, зачитанный Иваном Капитоновым, партийным секретарем по кадрам. Как и большинство советских речей, форму которым задал Сталин, эта напоминает литургию в фундаменталистской секте с добавлением статистики для придания наукообразности.
5
Репрессивная политика уже начала создавать, подобно царизму сто лет назад, пантеон героев и мучеников новых революционеров, большинство из которых в хрущевские времена были самое большее лояльными критиками режима.
6
Вопрос, однако, в том, как долго может продлиться "предреволюционная" фаза: десятилетие, поколение или дольше. <...> Решающим катализатором может стать что угодно — от пограничной войны с Китаем до потасовки в московской мясной лавке.
7
Сопротивление большинства интеллектуалов, подверженных фатализму и трагическому взгляду на жизнь, было частным и пассивным. Многие отказались подписать даже самые расплывчатые заявления о несогласии с действиями Кремля.
8
Более серьезная дилемма лежит за пределами индивидуальных амбиций. Она касается того, что один из мудрейших московских дипломатов назвал "фрейдовскими кровными узами" наследников Сталина: убив отца (Сталина) и символически пожертвовав одного виновного сына (Берию), оставшиеся сыновья поклялись остановить кровопролитие, чтобы обеспечить взаимное выживание.
9
Процесс Синявского и Даниэля не просто способствовал разочарованию старых лояльных либералов и молодых писателей, но непосредственно создал из жены Даниэля революционную героиню таких достоинств, придумать и сконструировать которую западные пропагандистские агентства с их миллионами даже и мечтать не могли.
10
Они с гордостью описывают свои последние достижения, затем со вздохом повторяют один и тот же рефрен: "Конечно, мы могли бы достичь большего, если бы не международная ситуация".
11
Когда оркестр закончил исполнять советский национальный гимн, Брежнев поинтересовался во включенный микрофон: "Что там дальше?"
12
Русские — глубоко духовный народ с трагическим взглядом на жизнь, относительно безразличный к западному материализму, фундаментально анархистский и подозрительный по отношению к любой власти.
13
Блестящая интеллектуальная аристократия, разрывающаяся между Европой и традициями предков, между западными научными, техническими и эстетическими ценностями и верой в уникальность России, в ее особую духовную миссию.
14
Имперская власть, достаточно сильная, чтобы угрожать Западу, заселять его и фрустрировать, но недостаточно сильная, чтобы доминировать над ним.
15
Жестокость и страдание, взяточничество и альтруизм, подозрительность и глубокая лояльность, резкие выплески и небывалое терпение, глубокие прозрения и невероятная некомпетентность, жуткая психологическая пропасть между "мы" и "они", правителями и управляемыми, элитой и массами.
16
Западные люди склонны к нетерпеливости. Мы часто приходим к заключению, что так продолжаться не может,— однако может и продолжается. Перемены и решения, которые на Западе были бы "неизбежными" в течение дней, недель или месяцев, слишком часто в русской и советской истории откладывались на годы и даже десятилетия.