Мемуарная книжка знаменитого художника-концептуалиста Виктора Пивоварова уже выходила у нас 15 лет назад, а теперь ее переиздали с дополнениями и улучшениями (она вообще издана так хорошо, что это отчасти оправдывает цену, по которой этот небольшой томик продается в магазинах).
Сам Пивоваров пишет, что выход в Москве в 2001 году "Влюбленного агента" вытащил его из забвения. Что после успеха книги им — забытым московским художественным миром за почти два десятилетия его жизни в Праге — вновь заинтересовались и стали снова его выставлять, причем сразу в Третьяковской галерее.
Практически нежные чувства, которые часто вызывает эта книга, понятны — это удивительно человеческие тексты. Чтобы проникнуться, заинтересоваться ими, не нужно отдельного глубокого знания Пивоварова-художника — достаточно имеющихся иллюстраций. Здесь главное — мягкий и заинтересованный разговор, который рассказчик ведет одновременно и с читателем и самим собой. И если пытаться диагностировать специфику очарования этой книги, то она, наверное, в этом — в неразличимости, слиянии слов, обращенных "вовнутрь" и "вовне".
Пивоваров на бумаге делает то, что каждый из нас производит у себя в голове, но совсем не всегда выносит наружу. Автор "Влюбленного агента" раз от разу соотносит себя сегодняшнего с собой давнишним и себя давнишнего проверяет, оспаривает, а иногда осуждает. Это упражнение происходит практически в каждой мыслящей голове и в каждом небестрепетном сердце, но очень редко становится публичным. И именно оно делает текст Пивоварова таким близким и проникающим. А иногда болезненно актуальным.
Например, рассказывая о невероятном московском культурном буме начала 70-х, соединившем (если говорить только об изобразительном искусстве) первые "социальные" работы Булатова, экспрессионизм Янкилевского, эксперименты Кабакова, Комара с Меламидом, абстракции Штейнберга, первые акции Монастырского и множество других ярких явлений, Пивоваров считает нужным подробно объяснить, почему он не участвовал в одном из самых громких событий того времени — знаменитой "бульдозерной выставке".
Сначала он говорит, исходя из тех — сорокалетней давности — взглядов: "Я бесконечно уважал Рабина и Немухина, главных инициаторов и героев этих событий, но мне претило, что значительная часть того, что к ним прицепилось,— обыкновенный китч, да еще с претензиями на духовность <...>. Я не желал быть художественным диссидентом, точно так же, как не желал иметь ничего общего с официальными структурами". А потом смотрит назад уже "сегодняшним" взглядом: "Сейчас, по прошествии времени, я думаю, что прав был Немухин. Мы ошибочно рассматривали эту акцию как художественную, и с этой точки зрения наш отказ был обоснован. Никакого художественного смысла ни эта акция, ни ряд последующих за ней не имела. По существу это был акт моральный. И тут правы были Рабин и Немухин". И, как будто предугадывая наши возможные (и высокомерные) возражения, Пивоваров продолжает: "Прав, абсолютно прав был Генрих Сапгир, который говорил: мы не диссиденты, мы богема! Он очень четко понимал диссидентский характер подобных мероприятий, внутренне дистанцировался от них, не "влипал" в них, но тем не менее в них участвовал". То есть вот не думайте, можно, можно участвовать не "влипая". Можно, если руководствоваться законами морали, а не дрожать поминутно, что выйдешь за рамки "хорошего вкуса".
Это важно не как руководство к действию — Пивоваров, разумеется, далек от морализаторства, а как указание точки, позиции, с которой написана эта книга. "Влюбленный агент" — это текст, в котором абсолютно концептуалистский, безусловно интеллектуальный (и, как может даже иногда показаться, выхолощенный) взгляд на искусство сочетается с декларативно (но не нарочито) искренним взглядом из "сейчас" на "тогда".
Редкое — по любым временам — дело.
Виктор Пивоваров. Влюбленный агент. М.: Гараж; Artguide Editions, 2016