Главное, а может быть, и единственное, что заслуживает внимания на 13-м фестивале немецкого кино в Москве,— "Путешествие с родины на родину" 82-летнего Эдгара Райца, одного из авторов легендарного "Оберхаузенского манифеста", фильм, заставляющий вспомнить о величии немецкого кинематографа 1980-х
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
Взлеты и падения кинематографий соблазнительно просто, но опасно увязывать лишь с социально-политическими бурями и штилями. Работает и неуловимый фактор усталости, подкосившей, скажем, итальянское кино после его золотого века 1940-1970-х годов. Судьба немецкого кино иллюстрирует как раз эту субъективную диалектику творческой отрасли. Понятно, что с объединением Германии кино ГДР, как и других соцстран, было обречено. Так, в Литве оно просто исчезло, в Польше и Венгрии "омещанилось", что ли, утратив трагическую мощь. А кино ГДР подверглось этакой "люстрации", растворилось в кино ФРГ, к началу 1980-х — одном из самых сильных в мире. Но что же, черт возьми, случилось в таком случае с самим эфэргэшным кино? А то же самое, что и с гэдээровским.
Немецкий фестиваль, вне зависимости от достоинств или недостатков отдельных фильмов, впечатляет нивелированием — и камерной драматургии, и "картинки" — под телеформат.
Это может быть история "джентльмена удачи" в поисках заначенного перед отсидкой рюкзака с баблом ("Зачетный препод" Боры Дагтекина) или ученой-пенсионерки в поисках донора спермы ("Мисс 60" Зигрид Хернер). Десятилетнего беглеца из детдома ("Джек" Эдварда Бергера) или парня, сбежавшего от темного прошлого ("Стерео" Макса Эрленвайна). Человека, чей крест — отец-шизофреник ("Затмение разума" Кристиана Баха), или журналиста, борющегося с преступными корпорациями ("Ложь победителей" Кристоф Хоххойслер). Но любую из этих историй можно безболезненно "считать" с домашнего экрана, никто из режиссеров даже не задумывается о магии "большого", раздвигающего стены изображения, которая только и превращает движущиеся картинки в нечто большее.
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
На этом благостном и безнадежном фоне "Путешествие с родины на родину" 82-летнего Эдгара Райца, одного из авторов легендарного Оберхаузенского манифеста нового немецкого кино (1962), воспринимается как застящая небо комета Чурюмова — Герасименко или Годзилла на детском утреннике. Райц — фанатик, верящий в мистическую силу кино и душеспасительность насилия над зрителями ради их же блага. Причем не просто фанатик, а германский, методичный, мыслящий — при всей чувственной конкретности изображения — абстракциями.
Правда, годы берут свое, дедушка немецкого кино аудиторию не насилует, как прежде. "Путешествие" длится всего 225 минут. Просто короткометражка — если вспомнить хронометраж предыдущих глав эпоса о "Родине", который Райц снимает с 1981 года. "Родина — немецкая хроника" (1984) длилась 929 минут, "Вторая родина: хроника молодости" (1992) — 1416 минут, "Родина-3" (2004) — 689 минут.
Несмотря на то, что все они (хотя первую "Родину" показали на большом экране в Венеции) дошли до широкой публики с телеэкрана, разбитые на эпизоды, эти фильмы декларировали уникальность кино как окна в населенный гигантами мир, который немыслимо больше мира, в котором живут зрители.
Гигантизм исполнения адекватен амбициям замысла. Первая "Родина" — очерк истории Германии ХХ века, отразившейся в зеркале повседневности вымышленной деревни Шаббах, что в невымышленном, родном Райцу горном массиве Хунсрюк в Рейнской области. Вторая — портрет бурных 1960-х, как их проживали мюнхенские студенты — музыканты и актеры, третья — периода объединения Германии. Четвертая же — приквел первой: тот же Шаббах, только 1840-х годов.
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
Слово "Родина" не передает оттенков оригинального "Heimat". Это прежде всего "малая родина", "край родной". "Эти бедные селенья, // Эта скудная природа — // Край родной долготерпенья, // Край ты прусского народа!" Всего одна лишняя буква — и строки Тютчева идеально ложатся на визуальную музыку Райца. Разве что порой его камера распахнет небо, раздвинет горизонт, пронзает тучи мистическим светом. Но и это, и цветовые акценты, редко вплетающиеся в черно-белую гамму, лишь подчеркивают и нищету, и скудость, и долготерпенье.
Помещик истязает крестьян, изобретая новые запреты, жандармы мордуют, лютые холода убивают детей, но это нормально, как смена времен года. Прав старик, твердящий, что мир уже лет двести — со времен катастрофической Тридцатилетней войны — как кончился. За пределами Шаббаха что-то, кажется, еще шевелится, как в футурологическом постапокалипсисе. Во всяком случае, тени из другого, большого мира иногда сюда забредают.
Проезжают в экипажах персоны в цилиндрах. Бунтари-бурши проплывают на плоту — да недалеко: жандармские пули догонят. Брат возвращается из 12-летней солдатчины как с того света. Но главное — минуя село, из никуда в никуда целеустремленно шагают люди, сорвавшиеся из своих "Heimat", вы не поверите, в Бразилию. Тамошний кайзер выделил каждому переселенцу землицы вдоволь, дом, по четыре свиньи, коров, и 12 рабов, и шнапса. Однако с трудом верится в само существование Бразилии: не призраки ли эти "переселенцы", не материализовавшиеся ли видения книгочея Якоба, сына кузнеца. Не случайно же в начале фильма над деревней висит полная луна.
Циклопической кладки фильм о жизни вне жизни, истории вне истории. Посвятить 225 минут декларации такой нигилистической историософии — это вызывает лишь пугливое уважение и благодарность за то, что только 225 минут. Пережив их, сам заподозришь, что мы все — узники аллегорической пещеры Платона, для которых единственная реальность — искаженные тени, отбрасываемые на стену то ли невидимыми реалиями, то ли другими тенями.
Фото: © Edgar Reitz Filmproduktion München
Хм, а история, все-таки, как там история. Грядущий Бисмарк, мировые войны, нацизм, уже отразившиеся на райцевском экране. Они тоже — лишь тень теней? Клаустрофобия родных просторов сотворена очень убедительно, но хотелось бы знать, как там Шаббах в наши дни, все такой же?
Лишь однажды отечественного зрителя может посетить иллюзия того, что Райц вдруг разжевал мораль фильма. На гулянке оркестрик наяривает прусскую народную "Дойче зольдатен унд ди официрен вен ди зольдатен дурш ди штадт марширен", ассоциирующуюся у нас исключительно с "идут по Украине солдаты группы "Центр"". Можно вздохнуть с облегчением: немцы опять поведали миру, какие они прирожденные фашисты.
Да, поколение Райца в свое время чертовски талантливо переборщило с имманентным нацизмом загадочной германской души: здоровая реакция на притворную денацификацию. К счастью, Райц не мазохист, не сморозил пошлость, он вообще не о нацизме, как не о нацизме была и "Белая лента" Ханеке, тоже поверхностно интерпретированная. Песенку-то исполнили и забыли, а вот визуальная философия Райца, как и подобает классической немецкой философии, сохранила логическую стройность при абсолютной непостижимости, если не непостигаемости. Впрочем, если Шеллинг и Фихте для чего-то нужны, наверное, нужен и Райц.
"Формула кино Горизонт", 7 декабря, 20.00
13-й фестиваль немецкого кино, с 3 по 20 декабря; полное расписание на www.germanfilms.ru