Когда все кончилось
Автор: Давид Бергельсон
Издатель: Книжники — Текст
Один из лидеров идишской прозы, Давид Бергельсон бежал после революции из Киева в Берлин, общался там со всей местной богемой, в 30-х вернулся в СССР правоверным коммунистом, а в 1952 году был расстрелян по делу Еврейского антифашистского комитета. После реабилитации в СССР периодически издавались его поздние вещи, но затем о Бергельсоне здесь напрочь забыли. Только пару лет назад был впервые переведен ранний его восхитительный роман "Отступление". Теперь вышел новый перевод первой бергельсоновской книги — "Когда все кончилось" 1913 года.
В центре его — личная жизнь местечковой девушки Миреле Гурвиц. Она разрывает помолвку с богатым женихом, дважды бросает возлюбленного, неудачливого газетчика, зазря терзает грустного студента, выходит замуж за бестолкового юношу из большого города, уходит от него через несколько месяцев и уезжает, оставляя вздыхать и мужа и его кузена. Наконец — заводит мучительные отношения с циничным писателем, единственным человеком, который ее будто бы понимает, но и они ничем не кончаются. Все эти события, впрочем, проходят в странном мареве.
Герои Бергельсона — европеизированные, почти ассимилированные евреи, разрывающиеся между вековыми традициями, крайней ритуализованностью и бесконечной суетой новых идей и новых больших денег. Их тянет в две стороны, сделать выбор невозможно. Эти люди обитают в мире онтологической растерянности, в котором стили жизни, поведения, речи повисают в воздухе, лишаются почвы (недаром, одним из людей, вдохновивших Бергельсона на литературный путь, был Лев Шестов). Но, в отличие от других героев, Миреле не в состоянии отвлечься от этой безосновательности, сделать вид, что жизнь — всерьез. На ней будто бы завязывается узел этого незначительно-отчаянного бытия, и, может быть, именно это и делает ее столь привлекательной для мужчин.
Несмотря на импрессионистическое изящество, "Когда все кончилось" — в чем-то очень классичный текст. В русской традиции его бы назвали "романом о лишнем человеке" (с гендерным нововведением: им оказывается женщина). Но социальный анализ тут окрашивается ощущением шекспировской катастрофы. "Век расшатался", утеряны меры вещей, и маленькие личные драмы обретают оттенок трагического рока.
"Увидев у окна вагона человека со страдальческим лицом, она принялась ему кивать, размахивая шапкой, и несколько раз подряд повторила однозвучно и внятно: "Мы тоже несчастны... Тоже несчастны... Тоже несчастны...""
Грамматика множества: к анализу форм современной жизни
Автор: Паоло Вирно
Издатель: Ad Marginem — ЦСК "Гараж"
Итальянский интеллектуал-активист Паоло Вирно, дважды судимый за близость к "Красным бригадам", именно в тюрьме стал настоящим политическим философом — предельно неортодоксальным марксистом. Книга 2003 года "Грамматика множества" — это текст семинара, проведенного Вирно в Университете Калабрии. Отсюда — относительная краткость и разговорность речи (впрочем, ни капли не влияющая на сложность, хитросплетенность концепций).
Ключевым понятием тут является собственно "множество". Вирно возводит его к политическим спорам XVII века, когда обсуждались два главных принципа объединения людей: состоящее из разрозненных индивидов множество (противники называют его "толпа") и объединенный единой политической волей народ. Естественно, народ "победил", но сейчас это понятие пришло к кризису. Одна из причин — народ объединен, консолидирован страхом по отношению к внешней угрозе, страхом, создающим границы. Но в постиндустриальную (Вирно предпочитает термин "постфордистскую") эпоху если что и объединяет индивидуумов, то это тревога отсутствия всяких границ, их ненадежности. Общим для людей становится зыбкость любых объединений и установлений. Это положение растворяет разграниченные народы и возвращает человека к множеству. Постфордистское множество у Вирно оказывается и самой современной формой социальности, и одновременно — почти первобытной. Когда буксует кодифицированная цивилизация, людей связывают их самые базовые функции — в первую очередь, способность к коммуникации. Постфордистский капитализм "множества" отличается от капитализма классического, построенного на конвейерном производстве, тем, что на место организующего производство структурированного труда приходит необходимость постоянного установления новых отношений. Способность к коммуникации, а не к работе, становится главным основанием человеческой вписанности в общество. Но одновременно эта базовая для человека "способность говорить" отчуждается, присваивается системой. Множество у Вирно — не идиллия, это кризисное, довольно неудобное состояние человечества. Но, подробно анализируя его, он одновременно пытается нащупать надежду — увидеть в этой тотальной коммуникации ростки будущей солидарности
В двух абзацах эту полную неожиданных поворотов книгу не перескажешь, но "Грамматика множества" — явно одна из самых интересных книг о политике, выходивших в России в последнее время. И если иметь некоторую предрасположенность к левой мысли, она не только увлекает, но и вдохновляет.
Все ненадолго
Автор: Станислав Львовский
Издатель: НЛО
Станислав Львовский — человек на редкость широкого профиля: прозаик и переводчик, литературный критик и политический публицист, пишущий заодно и о множестве других вещей, и главное — один из центральных поэтов поколения 90-х. Не в смысле даже популярности, а некоего собирания в пучок, настройки голоса этого времени. "Все ненадолго" — его четвертая книга стихов, но в ней уже окончательно видно его свершившееся вырастание из поколенческого автора — расширение зрения с острого сейчас до столь же острого "все время". Современный Львовский почти всегда пишет об истории, о памяти недавних и давних травм — памяти, переживаемой нами постоянно, пусть мы и не всегда хотим отдавать себе в ней отчет. Впрочем, эта историчность мышления распространяется у него на каждое мгновение. Большое и маленькое время сливаются, становятся неотличимы — так же как малоотличимы в этих текстах живые и мертвые, люди и животные. Главное желание всех этих героев, хотя это звучит немного помпезно: требовать справедливости, отстаивать свое место во времени. Место, всегда готовое исчезнуть, находящееся под грозным вопросом. "Ты москва, твой отравленный медью и кровью гудок заводской ли фабричный / ежедневно встает во весь рост над хрустальной палаческой розочкой ГУМа: // ты над нами уже занесла карандашик смертельный, тупой, торопливый. / Расскажи, кто нас переживет, под землею с тобою смеясь и мешаясь? // — Ты напрасно бежишь, эту медь в кулаке разжимая, сжимая, потея. / ни в Сокольниках ты не укроешься, ни, тем более, в Парке Культуры. // над тобою кроится, тебе предавая, разорванный воздух июльский. / Я повсюду узнаю тебя по тому, что ты помнить и знать не желаешь".
1921: альманах
Автор: Серапионовы братья
Издатель: Лимбус Пресс — Издательство К. Тублина
Впервые опубликованный любопытнейший артефакт раннесоветской литературы. Группа "Серапионовы братья" была одним из самых интересных писательских объединений начала 20-х. Входили в нее Зощенко и Шкловский, будущие соцреалисты Каверин и Федин, до недавних пор полузабытый советский романтик Лев Лунц и другие. Главным для этих довольно разных авторов была установка на понимание мира через сюжет. Не на поиск нового советского героя, не на авангардистский уход от литературности, не на утопию — а на рассказывание историй. Собственно этот альманах, готовившийся к выходу в финском русскоязычном издательстве "Библион", должен был впервые представить "Серапионов" читателю. Однако издательство в последний момент обанкротилось, альманах завалялся в его архивах и только недавно был извлечен на свет финским славистом Беном Хеллманом. Часть этих текстов, конечно же, печаталась потом в журналах и авторских сборниках, часть здесь можно прочитать впервые. Они оказались слишком нонконформными, ненадежными для ужесточавшихся на протяжении 20-х в СССР цензурных условий. Но даже без различения вещей известных и новообретенных альманах "1921" предлагает немного новый образ молодой советской литературы. Почти все эти тексты — про только что закончившуюся Гражданскую войну. Но о том, что она такое, как отличить в ней правду от неправды, в 1921 году еще нет готовых мнений. Писатель, даже писатель не первого уровня, еще не вынужден ни подписываться под той или иной риторикой, ни противостоять ей. Он может осмыслять годы революции с чистого листа, быть неуверенным. Они совпадают для многих из этих авторов почти с подростковым возрастом, с общей неоформленностью жизни. Тогда эта позиция называлась аполитичностью (так о ней говорил покровительствовавший "Серапионам" и написавший к альманаху предисловие Горький). Сейчас она кажется достойной растерянностью. Интересно, что речь здесь скорее не о сомневающихся интеллектуалах-одиночках, а о целом, пока не определившемся в восприятии нового мира поколении. И как скол такой неуверенности альманах читать интереснее всего. Что, конечно, не отменяет замечательности многих включенных в него текстов.