Утро. Еще нет и 11 часов, а цирюльня на Патриарших уже открыта. Один из хозяев, лет 30, франтово одетый, до блеска выбритый, занят ревизией. Снуют меж кожаных кресел брадобреи, театрально взмахивая помазками. В ожидании очереди пожилой джентльмен шелестит газетой, прихлебывая из фарфоровой чашки.
Цирюльня чистая, уютная, камерная. В воздухе витают ароматы кофе и свежеиспеченной выпечки. Стены вымазаны штукатуркой, сохранившей узор кирпичной кладки. Корчит со стены гримасу барнумвильский циркач-уродец, подловленный фотографом Мэттом Хойлом. Слезоточивые зеркала слепят друг друга бездонной анфиладой комнат, в каждой из которых стригут и бреют.
Из хрипящего репродуктора свингует новоорлеанский джаз. В такт музыке размеренно стрекочут ножницы. Чоп-чоп-чоп. Суетится вокруг грузного бородача парикмахер, довершая окантовку. Сомкнув металлические лопасти в финальном срезе, куафер растирает шею гостя духмяным маслом. Волос, говорит, пойдет новый, крепкий. Толстяк под действием массажа блаженно щурится. Из плетеной корзины наблюдает за происходящим с обложки Клинт Иствуд в пижонской двойке.
Расслабившись в винтажном кресле (каждое привезено с антикварных рынков во Франции), и я смакую утренние процедуры. Увлажнив ладони маслом, цирюльник Хабиб разминает мне скулы. На призеркальном столике ждут своей очереди кремы, пудры, одеколоны. Исходит паром алюминиевый таз. Встряхнув полотенце, барбер макает его в горячую воду. Вытаскивает, скручивает жгутом, после чего расстилает отжатый компресс на моем лице. Распаренная ткань согревает кожу, и уже ради этого стоит наплевать на все и блаженствовать в антикварном портшезе.
Взбив пену в плошке до бисквитной консистенции, тупейный художник размалевывает барсучьей кистью мои щеки. Ворсинки колются, и от этих прикосновений по телу бегут электрические разряды. Работает Хабиб с усердием, следуя провозглашенной еще в 1957 году заповеди парикмахерского гуру Франца Гуске: "Если хорошо намылено, то уж наполовину сбрито".
Завершив приготовления, мастер тянется за инструментом. Для полного погружения в англосаксонскую реальность не хватает лишь настоящей "опаски" от DORKO Solingen, доведенной до пронзительной остроты об оселок. Так и ждешь, что барбер сейчас непременно потягает клинок на ремне. Но нет. Опасные бритвы в России запрещены, а потому в Mr. Right используется имитация: станок Tondeo со сменными одноразовыми лезвиями (на качестве работы замена, впрочем, никак не сказывается).
Призывно выгнув стальную спинку, кокетка-бритва устраивается рукоятью меж пальцев цирюльника. Сполоснув лезвие в воде, брадобрей расслабленно ведет жало по моей щеке. Лезвие срабатывает безупречно, начисто срезая щетину. Дирижируя скребком, Хабиб замедляет время и вовлекает в тактильный контакт. Говорит: "Люблю смаковать бороду". В итоге заурядное бритье из косметической процедуры превращается в эпикурейский ритуал, задействующий все центры удовольствия.
Итоговый прохладный компресс возвращает к действительности бодрящими цитрусовыми нотами. Затем следуют охлаждающий бальзам и струя ледяного бриза в лицо. И кажется, будто не Москва за окном, а аристократический Лондон. И что холодный воздух вырывается вовсе не из сопел электрического фена, а принесен с бескрайних полей графства Хэмпшир. Резюмируя часовое рандеву, парикмахер распыляет надо мной одеколон от Truefitt & Hill. Брутальный аккорд оседает мажорными нотами на отутюженной коже. Свежий осенний букет успокаивает, умиротворяет, бодрит. Я не включаю мобильный. Время подождет.
Барбершоп ориентирован строго на мужчин. Mr. Right следует современной тенденции отхода от стилистики unisex по направлению к "новой мужественности". Работают мастера на косметике Truefitt & Hill — марке, являющейся поставщиком британского королевского двора и имеющей гарантию (royal warrant) герцога Эдинбургского. Стрижка — 1700 рублей. Королевское бритье — 1700 рублей.
Москва, Малый Патриарший переулок, 3