Появление фильма Андрея Смирнова "Жила-была одна баба", посвященного судьбе тамбовской крестьянки Варвары и охватывающего 1909-1921 годы,— событие, достойное Книги рекордов Гиннесса. Возвращение к игровой режиссуре после тридцатилетнего перерыва уникально.
Попав в маккартистские черные списки, Абрахам Полонски снял свой второй фильм через 22 года после первого, Луис Бунюэль — также по политическим причинам — не снимал 15 лет. Вот и все прецеденты.
В фильмах непрерывно снимавших все эти тридцать лет ровесников Смирнова чувствуются симптомы профессионального "альцгеймера". В "Бабе" налицо крепкая режиссерская рука, благородное презрение к моде, упорная жажда достоверности в самых ничтожных деталях.
Хочется сказать, что Смирнов снял именно что советское кино в лучшем смысле слова — реалистическое и профессиональное. Хочется, но не можется. Дело не в том, что кажется, будто Смирнов снял минимум четырехчасовой фильм, а потом сократил так, что в два с половиной часа не вместились не то что логические связки, но и важнейшие эпизоды. Хотя бы когда и как Варвара успела и смогла выносить и родить второго ребенка — одна с малой дочерью на далеком хуторе в разруху и голод Гражданской войны?
Наверное, проблема в том, что "Баба" — не один фильм в двух частях, а два фильма.
Первый из них — о дореволюционной деревне, лютой, зверской, мироедской. Нищую Варвару (Дарья Екамасова) выдают за склонного к рукоприкладству алкаша-импотента Ивана (Владислав Абашин), ее хлещет кнутом и насилует тесть (Роман Мадянов), которого она ненароком убьет. Все ненавидят всех — брат идет на брата с топором.
Поп (Всеволод Шиловский) советует терпеть и молиться. Но высшие силы то ли слушают мольбы бесплодной молодухи вполуха, то ли понимают слишком буквально. Стоит Варваре обратиться к знахарке, как ее изнасилует и обрюхатит приблудная шелупонь. Стоит отправиться на богомолье, как утешит в кустах приблудный душегуб (Максим Аверин).
Этот фильм, невнятно обрывающийся в 1914 году, безусловно советский не только по качеству, но и по морали: только советская власть покончит с этим даже не средневековьем, а первобытно-общинным строем.
Действие второго фильма начинается в 1919 году. Намыкавшаяся без мужа Варвара возвращается с дочкой на хутор в разгар продразверстки, столь же лютой, как дореволюционный бытовой беспредел.
Варвара уже научилась не сопротивляться насильникам и держать наготове самогонку для очередной "краснопузой" банды. Но и это не поможет: мстя повстанцам, красные расстреляют в числе заложников ее единственную любовь — Давида Лукича (Алексей Серебряков).
Этот второй фильм не только торопливее, чем первый, но и столь же безусловно антисоветский, сколь первый — советский. Даже скорее эмигрантский в своей манихейской запальчивости. Парадоксально, но безусловно то, что в 1920-1930-х годах советское искусство было гораздо объективнее и беспощаднее во взгляде на гражданскую бойню: в "России, кровью умытой" Артема Веселого, "Тихом Доне" Михаила Шолохова или "Хождении по мукам" Алексея Толстого в жестокости не уступают друг другу все участники войны. А эмигранты как раз продолжали свою — уже воображаемую — войну с красными.
Смирнов объединил эти два фильма образом града Китежа. В первой части о Китеже только говорят: ну понятно, легенда утешает в атмосфере деревенского скотства. В финале второй части потоки воды буквально захлестывают экран после всех реквизиций и расстрелов — и все уходит под воду...
А что конкретно уходит? "Россия, которую мы потеряли"? Если она была такой, как в первой части, то туда ей и дорога. Если потоп — символ большевизма, то не поздно ли он приключился, в 1921 году? Сквозной образ Китежа компенсирует неприемлемый в реалистическом фильме пятилетний перерыв в действии, поглотивший Первую мировую и революцию. По фильму ведь как выходит? До революции мужики друг друга охаживали топорами, после революции взялись за пулеметы. А пулеметы откуда? Да с мировой войны принесли: великая катастрофа случилась в 1914-м, когда мужикам дали оружие и послали убивать и умирать без видимых причин. Тут и без большевиков озвереешь напрочь.
Но есть еще и третий, не менее увлекательный, фильм в фильме: благодарственные титры в финале, придающие картине характер государева дела или частно-государственного партнерства,— Никита Михалков отдыхает. Благодарности церковным иерархам, бывшему заместителю главкома сухопутных войск и главе администрации Тамбовской области — это понятно, без помощи этих людей съемки массовых сцен невозможны. Но еще в июле режиссер говорил, что поблагодарит в финале Владислава Суркова, Виктора Вексельберга, Альфреда Коха и Романа Абрамовича. Затем прибавилось еще восемь имен, включая Анатолия Чубайса, Леонида Гозмана, Анатолия Сердюкова и Владимира Якунина.
С одной стороны, не все ли равно, кто дает деньги на хорошее дело? С другой — налицо идеологическое единство тех, кого благодарят, независимо от того, во власти они сейчас (Сурков) или были во власти ранее (Кох).
Все они так или иначе неолибералы в экономике и правые в политике. То есть у них общий враг — не важно, реальный, воображаемый или, предположим, выдуманный Сурковым, чтобы убедить элиты в безальтернативности существующего режима. Этот враг — вековечное быдло, которому нельзя давать волю (первая часть фильма), и в широком смысле слова красные (вторая часть). Смирнов декларирует свой антикоммунизм, при этом он выдающийся режиссер с безупречной репутацией. Его фильм кажется чиновникам и бизнесменам, идентифицирующим себя с белыми, сокрушительным аргументом в споре с красными. Хотя спор этот, очевидно, происходит лишь в их головах, а не в реальности. Хотя Гражданская война вековой давности ни в коем случае не может быть предметом для актуальных споров, а лишь подменяет эти споры детской игрой в Чапаева и Колчака.
Но полагаю, что столь массированную поддержку фильм получил во многом из-за одной частности.
Один из самых мифологизированных в антикоммунистическом сознании эпизодов Гражданской войны — антоновский мятеж на Тамбовщине в августе 1920 — июле 1922 года. Он стал символом красных зверств не столько из-за расстрела полутора тысяч повстанцев и заложников и создания концлагерей (нормальная в общем антипартизанская тактика), сколько из-за публикации приказов об использовании химических снарядов против повстанцев. Не важно, что снаряды, доставленные в район боевых действий, частично оказались непригодными, а частично куда-то пропали. Что использовались они два раза в болотистой местности, а сами антоновцы не заметили, что их "травят газами", тоже не важно.
Тяжкая женская доля стала для режиссера главным символом страданий страны
Важно то, что Смирнов много раз говорил в интервью, что снимает фильм о Тамбовском восстании. Что в ночь с 23 на 24 декабря 1987 года, когда режиссер почуял конец цензуры, его осенило и он записал: непременно снять фильм о Тамбовском восстании. И в рецензиях повторяется одно и то же — фильм о Тамбовском восстании. Понятно, что государственным или деловым людям вчитываться в сценарий недосуг. Им достаточно того, что фильм — о Тамбовском восстании, сразу вспоминаются химические атаки (которых в фильме, к счастью, нет), ну и так далее.
Морок какой-то коллективный. Ну нет в фильме антоновщины, даже имя Антонова не произносится. А что есть? Крохотный эпизод еще одной смены власти (или безвластия), которую любое русское село в Гражданскую войну переживало не раз и не два. При этом не названные по именам антоновцы, безусловно, симпатичны режиссеру.
Вот проезд антоновского отряда: справное обмундирование, не тронутые вырождением лица, здоровая упитанность. Вестимо, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Во главе отряда — реально существовавший антоновский полевой командир Ишин, выводящий: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне". Приглашение на эту микророль Юрия Шевчука можно объяснить тем, что массовая любовь к музыканту Юре автоматически перенесется на его персонажа.
Но антоновщина — неудачная материя для идеализации. Просто потому, что это была крестьянская война. Нет ничего страшнее, чем крестьянские мятежи — самые дикие, изуверские взрывы недовольства. Невольно вспоминается, что в первом самостоятельном (и отправленном на полку) режиссерском опыте Смирнова "Ангел" (1967) крестьянский атаман расплющил голову герою комиссару ударом молота. Хотя от этого фильма Смирнов не отрекается, его историческая позиция очевидно радикально изменилась.