К юбилею первого президента России выходит исследование его политической биографии под редакцией профессора Рудольфа Пихоя. Самый драматический момент книги и судьбы Ельцина: руководство Московским горкомом, бунт на пленуме ЦК, попытка самоубийства...
23 декабря 1985 г. за полчаса до начала очередного заседания Политбюро первого секретаря Московского горкома Гришина вызвал Горбачев. Сказав Гришину, что на работу московских организаций, горкома поступают жалобы, Горбачев предложил подать ему заявление об уходе на пенсию. Предложение выглядело неожиданным, так как до городской партконференции оставалось полтора месяца. Но вопрос о назначении первого секретаря горкома был решен Политбюро.
Будущий помощник Горбачева, Анатолий Черняев, записал в своем дневнике: "Сегодня день ликования всей Москвы: сняли, наконец, Гришина, заменили Ельциным".
Первый секретарь МГК КПСС
Уже на следующий день, 24 декабря 1985 г., на пленуме МГК Ельцин был избран первым секретарем. Обсуждения кандидатуры не было. Ельцин возглавил самую крупную в стране городскую партийную организацию. На 1 января 1986 г. столичная парторганизация насчитывала 1 млн 120,4 тыс. человек, из которых 58,6% были служащими, 45,0% — рабочими. В целом по СССР число членов партии превысило 19 млн. Москва лидировала и по удельному весу коммунистов в составе населения. В целом по стране 9,7% взрослого населения были членами партии, а в Москве — 16,5%.
Официально у Москвы не было проблем, это был почти "образцовый коммунистический город". И это было правдой, если говорить о жизни нескольких процентов москвичей, относившихся к "номенклатуре". Но была и многомиллионная Москва, в которой каждый четвертый житель официально стоял в очереди на получение жилья, сотни тысяч рабочих-лимитчиков, нанятых на самую непрестижную работу в столицу и по десять-пятнадцать лет дожидавшихся самого права считаться москвичами, получить пресловутую "прописку". Для этой, другой, Москвы были плохие поликлиники и больницы, очереди в магазины, нечищеные улицы, коммуналки и "хрущевские" квартиры с кухнями в 3,5 квадратных метра.
В Москве, как и во всей стране, люди ждали и хотели перемен, поэтому приход Ельцина с его достаточно четкими позициями, с его резкой оценкой существующего положения в стране и в Москве, с предложениями по изменению ситуации был воспринят с надеждой.
Новый политический год для Москвы начался 24 января 1986 г. городской партийной конференцией и выступлением Ельцина. У киосков, где продавалась "Московская правда" [газета с текстом доклада на ней Ельцина], выстраивались огромные очереди.
Как вспоминал Ельцин, "Горбачев тогда сказал мне: "Подул сильный свежий ветер"".
Кадры
Самое главное и трудное для человека со стороны было подобрать надежную команду. Своих людей у Ельцина в Москве не было.
Ельцин заменил всех секретарей МГК, их число сократилось с 7 до 6 (что позволило Ельцину в одном из выступлений говорить о сокращении на 14,3%). Кадровые вопросы решались жестко. Так, на первой же встрече с председателем исполкома Моссовета В.Ф. Промысловым Ельцин потребовал на следующий день к 12:00 принести заявление об отставке. Когда тот не пришел, последовал звонок от первого секретаря горкома: "Я предлагаю уйти по-хорошему, а можно ведь и по-другому..." Через 20 минут заявление Промыслова лежало на столе у Ельцина.
Известия о новых отставках партийных руководителей звучали как сводки фронтовых потерь. На каждом заседании бюро МГК выносили по 5-6 выговоров. 24 июля уволен первый секретарь Брежневского райкома Тихоньков, 27 августа — первый секретарь Фрунзенского райкома Грязнов, сменены руководители УВД, УКГБ, начальники главков. Большой резонанс в номенклатурной среде имело самоубийство первого секретаря Киевского райкома Коровицына, который 23 июля 1986 г. был освобожден от должности со строгим выговором.
Столица восприняла нового первого секретаря неоднозначно. Москвичи — с энтузиазмом и надеждой на скорые перемены. Сообщения о его поездках на общественном транспорте, посещениях магазинов широко обсуждались, обрастали подробностями, в сознании горожан формировался образ народного заступника, борца с привилегиями и чиновничьим беспределом. В номенклатурной среде Ельцина встретили настороженно и с неприязнью. Он был чужим, непредсказуемым, ломал устоявшиеся традиции работы, беспощадно выгонял тех, кого считал "тормозом перестройки". Большинство московских проблем были отражением общей ситуации в стране и решить их в рамках одного города было невозможно. Но какие-то перемены происходили. Было принято решение о переводе из Москвы предприятий, загрязняющих город, выпускающих продукцию, вывозимую из столицы. Разрабатывались планы по выселению из центра многочисленных учреждений, с тем чтобы отдать освободившиеся помещения под магазины, театры, музеи, рестораны.
В масштабах города Ельцин сталкивался с теми же проблемами, что и генсек в масштабах страны. В августе 1986 г. во время поездки на Дальний Восток Горбачев публично обвинил среднее звено управленческой системы в недостатках и саботаже. Позже в воспоминаниях он написал, что "чиновная знать инстинктивно или сознательно игнорирует перестройку". Выступая перед членами Политбюро после своего возвращения с Дальнего Востока, Горбачев провозгласил лозунг "бить по штабам".
Ельцин в Политбюро ЦК КПСС
В своих воспоминаниях Ельцин дал характеристики коллегам по Политбюро. Ельцин ощущал себя представителем нового, молодого поколения. Действительно, 55-летние Горбачев и Ельцин, 57-летний Н.И. Рыжков были молодыми рядом с 77-летним А.А. Громыко и 73-летним М.С. Соломенцевым. Большинство из членов Политбюро представлялись Ельцину осколками старой брежневской гвардии. А.А. Громыко, как считал Ельцин, "плохо представлял ситуацию в стране, доживал свой век в каком-то им самим созданном, изолированном мире". "Продуктами старой системы" в глазах Ельцина были генералы В.М. Чебриков и Д.Т. Язов. Последнего Ельцин характеризует как ограниченного и усердного вояку. Среди представителей молодого поколения Ельцин также не видел сильных ярких личностей. Довольно высоко оценивая деловые качества Н.И. Рыжкова, Ельцин считал его слабым организатором, особенно в условиях нарастания экономического хаоса в стране.
Ельцин хорошо отзывался о В.И. Долгих, но наиболее лестную оценку Ельцин дал А.Н. Яковлеву как "наиболее умному, здравому и дальновидному политику".
Далекий от закулисных интриг, прямой и открытый по натуре, Ельцин не стремился завязать неформальные контакты, вербовать сторонников, а ждал, что его работа в Москве будет оценена. Рассчитывать он мог только на поддержку Горбачева. Но на заседаниях Горбачев все чаще вскользь стал говорить о том, что в Москве не все в порядке.
Было несколько серьезных стычек со вторым человеком в партии — Лигачевым по вопросам льгот и привилегий, по поводу постановления о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Тем временем экономические проблемы в стране нарастали, настроения в обществе все больше политизировались.
В начале сентября Моссоветом были приняты правила проведения митингов. Этот первый в советской истории документ, который на практике позволил реализовать записанное в Конституции право, был принят по инициативе Ельцина. Ему же за это и досталось. Московская инициатива вызвала крайнее недовольство в Кремле.
На заседании Политбюро 10 сентября резко выступил Лигачев: "Почему Ельцин не рассмотрел этот вопрос на бюро МГК? Кто обсуждал их и с кем?" Вина Ельцина, с точки зрения членов Политбюро, поддержавших Лигачева, была очевидной: в обход Политбюро он посягнул на создание нормы для всего СССР, так как Москва, конечно, создавала такой прецедент.
Октябрьский пленум. "Дело Ельцина"
В Политбюро Ельцин чувствовал себя в изоляции, работать становилось все труднее. Выступления против него Лигачева воспринимались уже не как нападки, а как скоординированная травля.12 сентября Ельцин обратился к генсеку, отдыхавшему на юге, с письмом, в котором попросил об отставке. В истории КПСС это был, вероятно, первый и единственный случай, когда партийный руководитель такого ранга, находясь в работоспособном состоянии, добровольно отказывался от своего поста. Если за этим неординарным и эмоциональным поступком и был расчет, что Горбачев его не отпустит, а обещает поддержку, то он был по-детски наивным. Как бы то ни было, это был поступок отчаяния. В случае отставки Ельцин сжигал за собой все мосты и мог рассчитывать только на возвращение к прежней специальности — строителя.
Ельцин писал: "...Я всегда старался высказывать свою точку зрения, если даже она не совпадала с мнением других. В результате возникало все больше нежелательных ситуаций. А если сказать точнее — я оказался неподготовленным со всем своим стилем, прямотой, своей биографией работать в составе Политбюро... Партийные организации оказались в хвосте всех грандиозных событий. Здесь перестройки... практически нет... Задумано и сформулировано по-революционному. А реализация именно в партии — тот же прежний конъюнктурно-местнический, мелкий, бюрократический, внешне громкий подход. Вот где начало разрыва между словом революционным и делом в партии, далеким от политического подхода... У Егора Кузьмича [Лигачева], по-моему, нет системы и культуры в работе. Постоянные его ссылки на "томский опыт" уже неудобно слушать... В отношении меня после июньского пленума ЦК и с учетом Политбюро 10 сентября, нападки с его стороны я не могу назвать иначе, как скоординированная травля. Решение исполкома по демонстрациям — это городской вопрос, и решался он правильно. Мне непонятна роль созданной комиссии.
...Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и "перестроились". Но неужели им можно до конца верить? Они удобны и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобными и Вам...
Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто и решить со мной вопрос... Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации, число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы... Вот некоторые причины и мотивы, побудившие меня обратиться к вам с просьбой. Это не слабость и не трусость.
Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением. Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к пленуму ЦК КПСС.
С уважением, Б. Ельцин"
Письмо было не просто просьбой об отставке, это был политический документ. Ельцин мотивировал свою отставку несогласием с политикой партии, на словах громко ратовавшей за перестройку, а на деле, по его мнению, остававшейся неизменной. Отметим, что, сжигая за собой мосты, Ельцин использовал ряд аргументов, которые лично должны были задевать самого Горбачева. Двусмысленно звучало утверждение Ельцина, что он со "своей прямотой, своей биографией" не хочет работать в составе Политбюро. Это был скандал. Горбачев попытался превратить его в скандал "семейный".
Ельцин звонил в Крым, спрашивал Горбачева о судьбе своего заявления, тот уходил от ответа, предлагал вернуться к нему после октябрьских праздников, просил не поднимать вопроса об отставке. В кругу своих помощников Горбачев возмущался: "Недоволен ходом перестройки, работой Секретариата и многим другим. Ставит вопрос об его освобождении от работы в Политбюро. Наворочал дров в Москве, а теперь ищет, на кого свалить". Ответа от Горбачева не было. Развязка откладывалась.
Все шло по-прежнему. Ельцин продолжал работать. 19 сентября впервые с размахом отпраздновали День города. Ельцин возложил цветы к Мавзолею и поднялся на трибуну. Это не осталось незамеченным, трибуна Мавзолея предназначалась для высших руководителей страны, но не города.
21 октября 1987 г. открылся пленум ЦК. В повестке дня значилось: "Вопросы, связанные с 70-летием Октября и некоторые текущие задачи". С докладом выступил Горбачев. Этот доклад был, пожалуй, одним из лучших в его политической карьере. Мощное историческое начало, построенное в значительной степени не только на новых документах архива Политбюро, но и на попытках нового понимания исторического развития страны, было продолжено вполне уместными для такого жанра выступлений критическими нотами "скромных пока успехов перестройки", конкретными замечаниями в адрес руководителей министерств и ведомств, секретарей обкомов и аппарата ЦК.
После доклада Лигачев, председательствовавший на пленуме, спросил: "Есть ли вопросы? Нет". Сидевший тогда в президиуме Воротников вспоминал следующее: "В первом ряду, где сидели кандидаты в члены Политбюро, как-то неуверенно поднял руку Б.Н. Ельцин, потом опустил. Горбачев: "Вот у Ельцина есть вопрос"". Лигачев: "Давайте посоветуемся, будем ли открывать прения?" Послышались голоса: "Нет". Лигачев — "Нет!" Ельцин было привстал, потом сел. Вновь подал реплику Горбачев "У товарища Ельцина есть какое-то заявление"".
Лигачев заканчивал заседание. Это не входило в планы Горбачева. Он настоял на выступлении Ельцина. Хотел ли Ельцин выступить на пленуме? Позволим высказать свое мнение — не хотел. Более того — он не был готов к выступлению, не собирался выступать, так как Горбачев специально предупредил его, что заявление Ельцина об отставке будет рассмотрено после пленума.
Лигачев, под давлением Горбачева, предоставил слово Ельцину.
Выступление Ельцина, во многом сумбурное, в основном повторяло многое из того, что он писал Горбачеву:
"...прежде всего нужно было бы перестраивать работу именно партийных комитетов, партии в целом, начиная с Секретариата ЦК, о чем было сказано на июньском Пленуме ЦК партии. Я должен сказать, что после этого, хотя прошло пять месяцев, ничего не изменилось с точки зрения стиля работы Секретариата ЦК, стиля работы т. Лигачева".
"...сейчас чувствуем волнообразный характер отношения перестройки. Сначала был сильнейший энтузиазм — подъем... после июньского пленума ЦК стала вера какая-то падать у людей... Поэтому мне бы казалось, что надо на этот раз подойти, может быть, более осторожно к срокам провозглашения и реальных итогов перестройки в следующие два года".
"В последнее время обозначился определенный рост, я бы сказал, славословия от некоторых членов Политбюро, от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря. Считаю, что как раз вот сейчас это просто недопустимо. ...И последнее. (Пауза.) Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другие, может быть, и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачева, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро. Соответствующее заявление я передал, а как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета партии".
Ельцин позволил себе давать оценку хода перестройки, более того — он был последователен в утверждении, что перестройка не приносит ожидаемых результатов. В контексте ожидаемого праздника — 70-летия Октябрьской революции и после пафосного доклада Горбачева это выглядело просто как контрреволюция.
Все выступление Ельцина занимает менее двух страниц опубликованной стенограммы. Обсуждение его — 48 страниц обвинений. Первым начал Лигачев, утверждавший, что все, что говорил Ельцин, не соответствует действительности, а его заявление о падении у советских людей веры в перестройку — грубая политическая ошибка. Председатель комитета народного контроля С.И. Манякин, объясняя выступление Ельцина его политической незрелостью, напомнил, что и в партию-то он вступил поздно, что случившееся не следует драматизировать, "это естественный процесс и закономерный финал" Ельцина, что надо "закручивать гайки". Астраханский первый секретарь Л.А. Бородин, с удовольствием напомнив, что свою партийную карьеру начинал еще при Сталине, объявил Ельцина дезертиром. Секретарь Московского обкома В.К. Месяц грехом Ельцина считал его "оригинальничанье", и пленумы он в горкоме вел не так, как было принято, и с иностранными журналистами и дипломатами встречался. Не пожалели обвинений в адрес Ельцина его земляки, вместе с ним работавшие в Свердловске: Я.П. Рябов, Н.И. Рыжков, Г.В. Колбин.
Председатель КГБ Чебриков выступал основательно, продуманно, бил умело. Его выступление производило впечатление подготовленного заранее. Видимо, так оно и было, и председатель КГБ заранее знал сценарий пленума, предусматривавший избиение Ельцина.
Там было и сакраментальное: Ельцин думает больше о себе, чем о партии, о стране, о Москве. "Не полюбил, Борис Николаевич, ты москвичей. Если бы полюбил Москву, то ты бы никогда бы не позволил себе сегодня произнести такую речь с этой трибуны". Чебриков обвинил Ельцина, что тот не разобрался в московских проблемах и вообще его выступление льет воду на мельницу сотням и тысячам аналитиков на Западе.
Похоже, с заранее подготовленным текстом выступал и А.Н. Яковлев. Яковлев дал четкую квалификацию выступлению Ельцина: "Ошибочно политически и несостоятельно нравственно. Политически неверно потому, что исходит из неверной оценки обстановки в стране, из неверной оценки... позиций, которые занимают Политбюро, Секретариат ЦК КПСС... А безнравственно... потому, что поставил свои личные амбиции, личные интересы выше общепартийных..." Ельцин, по его мнению, увлечен левореволюционной фразой, собственной личностью.
Шеварднадзе, найдя выразительные и красивые слова, чтобы похвалить доклад Горбачева, нашел и определения для выступления Ельцина. "Как его охарактеризовать? Здесь употреблялись разные термины, например — консерватизм. Я бы добавил — примитивизм. Но скорей всего — и это, пожалуй, наиболее концентрированная оценка — безответственность. Безответственность перед партией, перед народом, перед друзьями и коллегами, товарищами по Политбюро". "Но вам,— обращаясь к Ельцину, говорил Шеварднадзе,— не удастся столкнуть Центральный Комитет с Московской городской партийной организацией. Нет, не удастся!" — и сорвал на этом аплодисменты участников пленума.
Окончательные итоги подводил Горбачев. Он предоставил было слово Ельцину, но не утерпел, перебивал его и в конце концов начал выступать сам. В своем выступлении он сообщил, что Ельцин прислал ему письмо об отставке на юг, но они условились вернуться к этому вопросу после октябрьских праздников. Горбачев уверял, что Ельцин нарушил договоренность, выступив на пленуме. Дальше следовал многословный поток обвинений в адрес Ельцина.
В результате выступление Ельцина на пленуме было признано специальным постановлением "политически ошибочным". Политбюро ЦК КПСС, Московскому горкому партии поручалось "рассмотреть вопрос о заявлении товарища Ельцина Б.Н. об освобождении его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС с учетом мнениями, состоявшегося на пленуме ЦК"
Поток обвинений, обрушившийся на Ельцина, был серьезным ударом для человека, переживавшего тяжелый внутренний кризис. На пленуме ЦК в заключительном слове он повторил просьбу об отставке, но после одумался. Пленум МГК откладывался до завершения юбилейных мероприятий. Ельцин как первый секретарь МГК проводил заседания бюро горкома. 28 сентября обсуждали ход подготовки столицы к 70-летию Октября, 29 сентября Ельцин как руководитель московской парторганизации и депутат выступает на сессии Верховного Совета РСФСР. Продолжалась привычная жизнь, но это было только внешне.
Его внутреннее состояние отразилось в выступлении на очередном заседании Политбюро 31 октября. Он растерян, непривычно не уверен в себе: "...Я готов дальше работать, надо держаться курса на перестройку. Признаю, что очень много брал на себя, что виноват. В чем именно виноват, еще не увидел, по-настоящему не нащупал. С середины 1986 года чувствую сильные психологические перегрузки. Надо было открыто идти с этим к товарищам в горкоме, в Политбюро. Но мешало самолюбие. И это главная моя ошибка.
Состояние Ельцина хорошо почувствовал помощник Горбачева А.С. Черняев. В записке Горбачеву, написанной под впечатлением заседания Политбюро 31 октября, он писал: "Прежде всего это эмоциональный всплеск: я, мол, выкладываюсь, себя не жалею (и это ведь действительно так), пытаюсь что-то сделать в этой обленившейся и зазнавшейся застойной Москве, а получаю одни тумаки, да еще в грубой форме, да еще прилюдно, на Секретариате. А что касается амбиций, то, в общем-то, они простительны..." По мнению Черняева, подавая на пленуме в отставку, Ельцин рассчитывал, на то, что "не осмелятся" ее принять, он полагался на свою популярность в Москве и учитывал нежелательный резонанс на Западе, где его отставка будет изображена как "откат" в деле перестройки. Черняев считал, что отставка Ельцина в обществе будет воспринята как победа консервативных сил и ударит по авторитету Горбачева. Так в конце концов и получилось.
Ельцин написал письмо Горбачеву с просьбой сохранить за ним пост секретаря горкома партии, но было уже поздно. Решение было принято, но объявить о нем не спешили. Несмотря на "гласность", тексты выступлений на пленуме замалчивались. По стране поползли слухи.
Две недели, прошедшие после злополучного октябрьского пленума ЦК, были для Ельцина, наверное, самыми тяжелыми в жизни. Он потерял почву под ногами. Сожалел о происшедшем, но исправить ничего не мог. Ожидание приговора на фоне праздничной атмосферы делало состояние невыносимым.
9 ноября, в первый рабочий день после череды праздничных, стало известно о попытке самоубийства Ельцина. В своем кабинете, точнее — в комнате отдыха рядом с кабинетом, он нанес себе удар в грудь ножницами. Ножницы для разрезания конвертов с длинными острыми лезвиями попали в ребро и скользнули по груди, оставив глубокую рану и вызвав большую кровопотерю. Горбачев в своих мемуарах утверждал: Ельцин "симулировал покушение на самоубийство". Оставим это заявление на его совести.
Горбачев срочно собирал членов Политбюро. Ельцина госпитализировали и накачивали седативными препаратами. Но опасности для жизни, по мнению врачей, не было. Обсудив всю эту информацию, члены Политбюро решили, что вопрос о работе Ельцина надо ставить немедленно. "Разговор с ним по телефону,— писал Горбачев,— я провел сам. Чтобы снять малоприятную для него тему о том, что произошло, сразу же сказал, что обо всем знаю, догадываюсь и о его состоянии. Поэтому нужно наметить день и провести пленум МГК".
Именно тогда, в разговоре с Ельциным, Горбачев заявил ему, что в политику его, Ельцина, уже не пустят. На следующий день, 10 ноября, на Политбюро был решен вопрос о преемнике Ельцина на посту первого секретаря Московского горкома. Им стал Л.Н. Зайков. Процитируем Горбачева по рабочей записи заседания Политбюро.
"Горбачев. Во-первых, надо сказать, что Ельцин предпринял, по сути дела, атаку на перестройку, проявил непонимание ее темпов, характера. Более того, с демагогических позиций поднял вопрос о деятельности Политбюро и Секретариата. И в связи с этим сказать, что пленум единодушно это все осудил. ...
И вот еще один вопрос для совета. Мы оценили выступление Ельцина как атаку на Политбюро и попытку внести сумятицу в работу пленума, дезориентировать его относительно того, как действует Политбюро. Как вы думаете, надо ли об этом говорить в изложении?
Демичев. Не надо.
Горбачев. А я думаю, это как раз покажет его авантюризм. Но тогда возникает вопрос — почему мы так остро провели пленум ЦК. Все же понимают, что он мог вопросы, какие у него есть, поставить на Политбюро. А он вышел на пленум с такими намеками. Это у членов ЦК вызвало возмущение, и они ему дали бой. Поэтому обходить в информации этот вопрос не стоит, чтобы не показалось, что есть какая-то могучая оппозиционная сила. В общем, это просто авантюрист. Значит, все это даем в изложении?
Члены Политбюро. Согласны".
Исключение Ельцина из высшего партийного руководства получило, однако, совершенно не тот политический смысл, на который рассчитывали организаторы этой кампании. Еще недавно подобная расправа действительно устраняла человека из политики. Сейчас же произошло противоположное. Отставленный, уволенный Ельцин стремительно превращался в политическую фигуру, действующую вне правил политической жизни, существовавших в стране.
Уже 10 ноября в Москве и Свердловске начались первые демонстрации людей, недовольных отставкой Ельцина. Появились листовки, плакаты в его защиту; 17-го в МГУ была предпринята попытка собирать подписи за возвращение Ельцина и издать его выступление на пленуме ЦК КПСС; 19 ноября МГК КПСС начал консультации с лидерами неформальных движений о прекращении кампании в защиту Ельцина; митинги, забастовки прокатились по Уралу.
Выступление Ельцина стало стремительно обрастать легендами, самыми правдоподобными и живописными подробностями, появились апокрифические тексты, приписываемые Ельцину. Эти тексты, от 2 до 30 страниц, переписывались от руки, перепечатывались на пишущих машинках, передавались из рук в руки, даже продавались. Различные варианты "речи Ельцина на пленуме" были опубликованы в эмигрантских и некоторых западных газетах, Le Mond, (Париж), Observer (Лондон), US News and World Report (Нью-Йорк), Die Zeit (Гамбург).
"Речь Ельцина" стала современным фольклором. По всем законам социальной психологии в уста Ельцина вкладывалось то, что хотели от него услышать: Ельцину даже приписывали критику в адрес жены Горбачева, Раисы Максимовны, везде и всюду сопровождавшей мужа, вплоть до посещения боевых кораблей, на которые по русским военным традициям вход женщинам был запрещен. Будто на пленуме он лично просил Горбачева избавиться от вмешательства в свою работу, от ежедневных указующих звонков Раисы Максимовны. Ельцину приписывали слова о необходимости вывести советские войска из Афганистана.
Ельцин превращался в лидера всех недовольных в стране, политического противника той партии, в руководстве которой он совсем недавно состоял. В стране, где не существовали оппозиционные партии, Ельцин становился лидером будущего движения. Лидер оппозиции появился. Были недовольные, готовые уйти в оппозицию. Так закладывались важные предпосылки острой политической борьбы и политической конфронтации ближайших лет, тех политических процессов, о которых и не догадывались организаторы "дела Ельцина".
На пленум Московского горкома, открывшийся 11 ноября 1987 г., Ельцина привезли из больницы. Как он пишет в воспоминаниях, самочувствие было отвратительным — "голова кружилась, ноги подкашивались, я почти не мог говорить, язык не слушался".
Вел пленум сам Горбачев. Проступок Ельцина квалифицировался им как попытка в ответственный политический момент увести работу пленума ЦК в другом направлении, заявив о своей особой позиции по ряду вопросов. В выступлениях членов МГК звучали оценки и похлеще: "далеко не ошибка, а рассчитанный в том числе и по времени, удар в спину Центрального Комитета партии и его Политбюро с целью получения амбициозных политических дивидендов", "измена делу перестройки" (Ф.Ф. Козырев-Даль); "политический авантюризм, предательский удар в спину партии, рассчитанный по месту, по времени и по цели" (Л.И. Матвеев); "удар по руководству партии, по Московской партийной организации, по ее авторитету", "ставка на раскол" (В.А. Жаров).
Даже Горбачев позже написал, что атмосфера на пленуме была тяжелой, "в ряде выступлений явно сквозили мотивы мстительности и злорадства", "все это оставило неприятный осадок". При этом генсек не мог не признать, что "Ельцин проявил выдержку", "вел себя как мужчина".
Ельцин выступил в покаянном духе, признал, что его "поступок просто непредсказуем", что согласен с критикой, но "никаких умыслов не имел, и политической направленности в выступлении не было". Заверял, что всегда был верен "генеральной линии партии", решениям XXVII съезда: "Я абсолютно убежден в перестройке и в том, что как бы трудно она ни шла, она все равно победит. Другое дело, что она, и в этом тогда действительно у нас были разные нюансы ее оценок, она по разным регионам и даже по разным организациям идет по-разному".
Решение пленума гласило, что Ельцин освобожден от обязанностей первого секретаря и члена бюро МГК "за крупные недостатки, допущенные в руководстве Московской партийной организацией". Хотя конкретно о недостатках в ходе обсуждения почти не говорилось.
В массовом сознании же стремительно сформировался образ человека, пострадавшего за правду. По стране прошли митинги в поддержку Ельцина, его образ ассоциировался с народным защитником, а вовсе не с лидером антикоммунистических сил или вождем демократических организаций.